живую частицу Бенни.
– Ты сегодня пойдешь? – спросила она.
– Ага, ага. Минутку.
– Я даже не знаю, какой сегодня день недели. – Она с тоской взирала на экран. – Без телевидения нет времени.
– Не говори мне, о чем я думаю. Даже не пытайся.
– А?
По всему полу в безжалостном свечении зари высился отталкивающий пейзаж несвежей одежды, потерявшейся обуви, пластиковых пузырьков с красными и синими колпачками, удостоверений личности и кредитных карточек, как липовых, так и настоящих, сигарет, журналов, газет, банок, чашек и пенопластовых коробок из-под бургеров. При свечах эта колоритная мешанина текстур и очертаний казалась интригующей. Он встал и без единого слова вышел из комнаты. Она осталась на матрасе читать и перечитывать все тот же обтрепанный номер «Людей»[29], и звезды все улыбались ей, небеса были дружественны к пользователю, и у обочины стояли лимузины. Он вернулся. В театрально завивающемся плаще снежного дыма.
– Ты когда-нибудь дул лунный камень? – спросила она.
– Лунный камень? Это еще что?
– Новое.
– Я видел все, что на улице ходит. Ни про какой лунный камень и не слышал.
– Это потому что новый, прям сейчас.
– Да ну?
– Это астронавты втыкают. Одобрено НУАК[30].
– Добудь.
Затем неопределимая странность, что до этого плесенью ползла через окна, разрешилась, и настала ночь. Опять.
– Ого. – Она с трудом поднялась на ноги, не в состоянии справиться с ответственностью прямохождения за пределами обезьяньего приседа, и вот из этого положения созерцала чудеса планетарного вращения. – Прямо мимо этого дня проскочила. Теперь быстрее дней.
– Что?
Она вновь обмякла на матрас, как сдувшийся шарик.
– Что ты сказала?
– Когда я была маленькой, – начала она, и громадные глаза ее все еще были полны того, что она узрела за тем черным окном.
– Ох святый боже.
– Когда я была маленькой, мне хотелось – больше всего на свете – сбежать с карнавалом.
– Прошу тебя. У меня с сердцем плохо будет.
– Знаешь же такие сомнительные карнавалы, каждое лето они приезжают на парковку за торговым центром? Те же никакущие аттракционы, из года в год все те же убогие призы, но каждое лето мы не могли дождаться туда попасть в первый же вечер, как только они открывались. И каждый вечер те девушки, которые в ларьках там работали, ух – нам их только дай. Бобовый пуф. Дротики. Воздушка. Шарик от пинг-понга в аквариуме с золотой рыбкой. Я их изучала. Как они движутся, какие у них лица. Мы тут о штукатурке на лице говорим – и о таких стеклянных глазах, какими прямо на тебя смотрят, но не видят. Тела у них всегда были твердыми и костлявыми, и будь уверен, по крайней мере, одна всегда оказывалась рыжей, а у всех из джинсов торчало по пачке «Мальборо», и никто им был не указ, и о тебе они были невысокого мнения, когда ты шаркал мимо, набив себе рожу сахарной ватой. Мне так хотелось быть одной