что-то испортилось, порой много месяцев назад, но никто не думал это чинить: остановившиеся часы, подушка с разорванной наволочкой, в раздражении заброшенная за диван; книжная полка, рухнувшая на книги под ней. Там, где что-то все же делалось, это случалось в спешке и, как всегда, кое-как. Ручка двери в гостиную была разболтана: когда Лео присмотрелся, оказалось, что она отвалилась, а обратно ее прикрепили не на шуруп, а на голый гвоздь. Все было знакомым – и увиденным впервые за целую вечность. Пока он жил здесь, он мог не замечать гагатовых чаш, отделанных по ободу серебром, но они обитали здесь с незапамятных времен. Голубой ковер, пузатая ваза, расписанная японскими карпами, обои по рисунку Уильяма Морриса в гостиной, ящик для Гертруды на кухне, нарисованный пастелью вид озера Деруэнтуотер в прихожей: он жил среди этого всего годами и едва замечал. А теперь даже не без удовольствия вспомнил. Этот мир окружал его все детство.
Но и дом стал другим. Отстранение произошло не только потому, что Лео приобрел опыт и пожил отдельно. Среди неподвижных вещей, тщательно выбранных и купленных сокровищ, изменились и те, кто их выбирал. В тот вечер, когда Лео приехал и пошел в кладовую, он представил, как отец ходит вдоль полок супермаркета, думая исключительно о себе и о том, что ему бы хотелось съесть в последующие несколько дней. А сейчас, бродя по комнатам, Лео понял, что дом перестал быть полным людей.
В передней зазвонил телефон. Так было всегда: срочный вызов по работе для отца. Но, возможно, теперь это звонил сам отец, желая что-то сообщить, но он не стал снимать трубку, и скоро звонок прекратился; сообщения звонивший не оставил. Телефон в пустом доме, лишенном матери, отца, братьев и сестер, и Лео, наклонив голову, слушающий звук вызова, точно ожидая, что кто-то из покинувших дом на него ответит. Мелодию звонка аппарата марки «Тримфон» ни с чем не спутаешь, и теперь он слонялся из комнаты в комнату, припоминая, с чем именно она у него ассоциируется. О трех или четырех годах перед отбытием в Оксфорд, когда он был занят преимущественно тем, что бегал за юбками.
Пожалуй, в доме не осталось ни одной комнаты, где бы он не трахнул кого-нибудь: даже на полированном обеденном столе (он шатался, и вообще было совсем не так круто). Кухонный стол оказался прочнее. (С Барбарой.) А еще, конечно, то самое кресло, куда он усадил ту китаяночку с чудесной гладкой кожей и попросил раздвинуть ноги, чтобы он мог, опустившись на колени, попробовать ее там. «Можно мне попробовать тебя там?» – спросил он; сейчас это звучало смешно, да и она тогда уставилась на него. Полгода спустя он совершенно определенно сказал бы: «Можно лизнуть твою киску? Китаянка была одной из первых. Это произошло в гостиной, потому что он так и не сообразил, как пригласить ее наверх. Кэрол, вот как ее звали. В свою комнату первой он привел Джейн, с небритым лобком и чудесным запахом – она вспыхивала всякий раз, когда он его превозносил, – и светлым облачком волос на руках и ногах. Славная девчонка, очаровательно неухоженная, младшая из шести сестер. Как только не красили ее многострадальное личико, что только не надевали