блокфлейте. Ее муж, музыкант, некогда играл на скрипке в знаменитом манчестерском оркестре Халле, но потом у него начались проблемы с нервами. Теперь он играл в квартете Эдварда Карпентера и тоже преподавал музыку, но более старшим и способным детям. Жили они в необыкновенном доме: повсюду лежали музыкальные инструменты, на которых разрешалось пробовать играть, целых два пианино, а на стенах висели удивительные картины, и, смотря на них, ты вдруг обнаруживал, что сочиняешь историю; но самое замечательное – у них имелась бумага с автографом Бетховена. В особенной рамке. Чтобы понять, насколько важна эта вещица, надо было знать, кто такой Бетховен. Паулина страшно обрадовалась Лавинии и сделала ей лимонад ровно с таким количеством мякоти, с каким, казалось, не умел делать ни один взрослый и какое Лавиния особенно любила: ровно четверть стакана. Если бы это увидел папа, он непременно спросил бы что-нибудь в духе: «А в твоем соке вообще есть вода?» Паулина попросила ее сказать, когда хватит, и перестала накладывать мякоть только тогда, когда услышала: «Хватит». Воду она наливала из специальной бутыли, стоявшей на пианино, – из серого фарфора, украшенной лицом шаловливого гнома: глаза навыкате и нос в бородавках. Лавиния совершенно забыла, что не любит незнакомых людей, – да и какая же Паулина незнакомая? А потом она разрешила Лавинии попробовать сыграть на флейте. Надо было дуть в нее – как дуешь в бутылку из-под молока. Было трудно, и поначалу у нее вообще не получалось издать ни малейшего звука – и вдруг он полился, точно заиграла та самая флейта на записи. «Ну вот видишь?» – сказала мама.
Очень скоро настала пора возвращаться домой, и Лавиния взяла маму за руку. Всю дорогу наверх она рассказывала о своем приключении. Мама смеялась, а один раз подняла Лавинию и расцеловала – мама так хорошо пахла, всегда была так чисто одета, а руки ее были теплыми и сухими. И, прямо перед тем как вернуться в дом, перед тем как Блоссом и Лео, державший маленького Хью на согнутой руке, встали с лужайки под вишней, она наклонилась и задала вопрос, которого Лавиния уже не забудет: «Ты ведь запомнишь этот день на всю жизнь, да?» Так и случилось. Она всегда это знала. На дворе стоял 1968 или 1969 год, в этот день она поняла, что доктор Марио ушел, зато мама всегда будет с ней.
Глава третья
Дом тети Блоссом был как мультяшный дворец. Ожившая, наскоро нарисованная иллюстрация, какие Джош видел только в папиных газетах. Озеро с лебедями, запертый шкаф с оружием, которое никому не разрешалось трогать, и комнаты с названиями из книг. Однажды он забыл об этом и сказал в классе, что у тети Блоссом в утренней столовой [15] у камина сидит фарфоровый мопс. На него уставились полкласса и даже учительница (мисс Хартли), а кое-кто и посмеялся над ним. Потом его друг Эндрю спросил: «А почему только утренняя? Что, днем и вечером они едят где-то еще?» И тогда Джош окончательно уверился, что для себя приравнял дом тети Блоссом к тем, о каких читал в книжках: Незерфильд, мыза Скворцов, дом Жаба и Бладли Корт