его не заставили, как Томаса, облачиться в белоснежную рубашку и бархатные штаны. Но он чуял, что за этим кроется не доброта, а что-то зловещее. Они направлялись к лесу, где всегда и происходило самое худшее. Однажды Тамара пригвоздила полевую мышь к стволу промышленным степлером, да так и оставила ее свисать с дерева: это, сказала она, в назидание нищебродам, если они вздумают лезть на нашу территорию. Прошлым летом дед, отец Стивена, подарил им рогатки; они взяли их в лес и привязали Джоша к дереву. И сообщили, что собираются играть в «ковбоев и индейцев». Джош ни разу не слышал, чтобы в эту игру играли где-нибудь вне книжек, и понял, что случится что-то ужасное. Полчаса они стреляли в лицо Джоша желудями, в тишине, прерываемой лишь компетентными инструкциями Треско. Казалось, этому не будет конца. Потом, точно по условленному сигналу, Тамара отвязала кузена, грубо стерла с его лица грязь, листья и слезы и сообщила, что он блестяще прошел посвящение. Но на Джоша это впечатления не произвело. Они придумывали все новые и новые церемонии посвящения и охотно рассказывали о них кому угодно, кроме самого бедного кузена. Иногда его принуждали сесть на корточки перед ямой и опорожниться туда, чтобы что-то там доказать. Он не знал, зачем Тамара и Томас нарядились как на праздник, чтобы идти в лес, и что там должно произойти.
Треско заметил, что никого поблизости нет. Лес так недавно перестал принадлежать деревне – то есть «нищебродам», повторил про себя Джош, – что сохранил старое имя: «буковая роща Бастейбла», почти «Бакстейбла», как у детишек из «Искателей сокровищ» Эдит Несбит. Но об этом сходстве он умолчал. И они начали «хорошо проводить время». Побежали за Треско к маленькой лощине и тыкали палками в нору, в которой, по их догадкам, мог растить барсучат барсук. Ходили к грязной колее, где все еще была лужа глубиной сантиметров пятнадцать, и по очереди прыгали туда с возвышения; платье Тамары развевалось на ветру, а его подол довольно скоро забрызгался. Искали гадюк, пробивая подлесок, точно тараном, головой Томаса. Мочились у старого дуба: Тамара – едва не делая «мостик» и все равно попадая больше себе на юбки, чем на землю. Подначивали друг друга съесть поганку, оставшуюся еще с прошлой зимы, и швыряли камни в старую хижину с осыпающейся крышей. Умудрились расколотить стекло в одном из уцелевших окон.
Это и значит «хорошо проводить время», убеждал себя Джош. Они не видели диких зверей, его не заставили ничего есть и никуда не привязали. На лицах Треско и Тамары, точно на личиках юных пьяниц, успевших принять на грудь, застыло ангельское спокойствие. День мог считаться хорошим даже для Джоша. Они не ходили к Яме на дальнем краю леса, как пару дней назад, когда Тамара и Треско облегчились у ее кромки, присев на корточки. На дне лежало что-то темное и непонятное: мусор, экскременты и столько дохлых животных, сколько они смогли найти. Трупы сбрасывались именно туда, хотя церемония похорон – торжественный ритуал, «как у взрослых», – проходила с пустыми коробками вместо гробов в огороде, с одобрения старших, наблюдающих за детьми из окон. Ямы Джош боялся