в глазах его была тоска. – Я видел в огороде кролика, – сказал он.
Собрав все свое самообладание, я прогнал слово «Алиса» сперва с языка, а потом и из головы. Мне очень хотелось сказать: «Чего же ты, Алиса, так испугалась?», но вместо этого я заставил себя смириться с тем, что от пяти наших патронов остались только воспоминания.
Ужин этим вечером был так себе. Немного зелени и банка скумбрии. Человек [19], хозяин земли, где мы жили, принес эту скумбрию для котов, которых полно в округе, – но коты не стали ее есть. Рыба была мерзкой настолько, что они предпочли остаться голодными. Что и сделали.
Скумбрия разрывает организм на части. Стоит ей попасть в живот, как в нем поднимаются гул, верещание и хлопки. Желудок закручивается вокруг собственной горизонтальной оси, издавая звуки, которые пронеслись бы по дому с привидениями вслед за подземным толчком. После чего происходят громкий пердеж и отрыжка. Скумбрия рвется наружу даже через поры.
После скумбриевого ужина остается только сидеть, ибо список тем для разговора резко сужается. Я не представляю, как можно после поедания скумбрии говорить о поэзии, эстетике и мире во всем мире.
И чтобы окончательно превратить наш обед в гастрономическую Хиросиму, мы съели на десерт по куску хлеба от Ли Меллона. Хлеб Ли Меллона точно соответствовал описаниям сухарей, которыми кормили солдат Гражданской войны. В этом, разумеется, не было ничего неожиданного.
Я уже научился вставать по стойке смирно и салютовать глазами невидимому флагу – флагу того, кто соглашается заниматься стряпней, – когда раз в два-три дня Ли Меллон провозглашал:
– Кажется, пришло время печь хлеб.
Это потребовало времени и усилий, но я добился своего и могу теперь его есть: твердый, как камень, в дюйм толщиной, безвкусный, похожий на Бетти Крокер [20], отправляющуюся в ад, или на тысячу солдат, марширующих по дорогам Вирджинии – миля за милей по диким просторам.
Приготовления к Экклезиасту
Сразу после ужина я решил, что не буду слушать кваканье лягушек, уже собравшихся в пруду с первыми красками заката, а, забрав пердеж и отрыжку, посижу в одиночестве у себя в будке и почитаю Экклезиаста.
– А я посижу здесь и почитаю лягушек, – перднул Ли Меллон.
– Что ты сказал, Ли? Я не слышу. Эти лягушки. Кричи громче, – перднул я.
Ли Меллон встал, бросил в пруд здоровенный камень и проорал:
– Кэмпбельский суп!
Лягушки умолкли. Камня и крика им хватало на несколько секунд, после чего все начиналось снова. Ли Меллон держал в будке целую груду камней. Лягушки начинались с одного квака, за первым следовал второй – и так до тех пор, пока к хору не присоединялась 7452‐я лягушка.
Самое смешное, что, посылая в пруд какой угодно метательный снаряд, Ли Меллон должен был кричать именно «Кэмпбельский суп!». Чтобы понять, какой именно крик в комплекте с прицельным камнеметанием лучше всего действует на лягушек, Ли Меллон экспериментировал сначала с известными ему ругательствами,