дня у себя в ротной канцелярии, но в штабных дверях столкнулся с майором Смурновым, умытым и побритым, с утра традиционно пахнущим огуречным лосьоном. Он предпочитал пользоваться именно им, не одобрял, когда от офицеров пахло дорогой мужской туалетной водой, и на дух не переносил тройной одеколон, которым пользовались некоторые спецназовцы, считая это особым шиком. Правда, кое-кто поговаривал, что майор Смурнов потребляет огуречный лосьон и внутрь, но капитан Одуванчиков ни разу не видел начальника штаба, что называется, под градусом и потому считал такие разговоры клеветой, не имеющей под собой никакого основания.
– Ко мне? – коротко, почти на бегу спросил майор.
– Так точно! К вам, товарищ майор, – торопливо ответил Одуванчиков, пока Смурнов не промчался мимо.
– А я тебя в окно увидел. Вижу, к штабу направился, ранняя пташка. По мою душу, подумал, вот и поспешил.
Последние слова начальника штаба были почти не слышны. Смурнов быстро удалялся. Капитан Одуванчиков круто развернулся на сто восемьдесят градусов и двинулся за начальником штаба, который так и не догадался пригласить его следовать за собой. Только около кабинета, уже открывая дверь, он коротко глянул через плечо, словно проверяя, идет ли за ним командир разведывательной роты.
– Тебе наш старший следователь еще не звонил? – спросил Смурнов.
– Это который из старших следователей стал вдруг нашим? – встречно поинтересовался Одуванчиков.
– Тот самый, вместе с которым ты задержание эмира Бацаева проводил. Полковник Вострицин.
Одуванчиков слегка нахмурился, но майор этого не заметил. На самом деле полковник только присутствовал при задержании эмира, но в дело, слава богу, не совался.
– Никак нет, товарищ майор. Не звонил.
– Стало быть, вскоре позвонит. Он вечером со мной говорил. Я его к тебе направил. В случае чего поможешь ему. Тем более что дело это общее.
Майор, настроение которого обычно соответствовало его фамилии, в эти ранние часы много и вполне благодушно болтал. Видимо, хорошие сны ему под утро снились.
А вот капитан Одуванчиков никогда своих снов не помнил, ни хороших, ни плохих. Видимо, только и исключительно по этой самой причине он был человеком уравновешенным, отличался одинаковым невозмутимым, совершенно спокойным нравом при любых обстоятельствах. Он не любил выставлять наружу собственные эмоции. Только сам этот офицер знал о том, что происходило у него в душе.
– А что за дело? – вроде бы совсем равнодушно поинтересовался Василий Николаевич.
– Так, почти пустяк. Следует устроить ловушку для одного эмира местного разлива. Уголовник со стажем, причастен к нескольким убийствам и, естественно… – Смурнов остановил свой монолог, ожидая продолжения от Василия Николаевича.
– Естественно, к ограблениям. Разве уголовник может без этого!
– Конечно, не может, – согласился майор. – Если сам ничего хорошего не надумаешь, то попроси капитана Мишу Мимохожего из оперативного