должен присматривать за ним, а может, он и не выживет и не сможет повторить попытки.
Наверное, норны ещё плетут нить его жизни и не торопятся обрезать. Почему-то не торопятся…
* * *
Весь день она думала об этом, а на следующий, принеся кусок хлеба для собаки, набралась храбрости и зашла в конюшню, встретив приветливый взгляд Бюрн.
– Всё-таки зашла… – Губы старой рабыни растянулись в улыбке.
– Я принесла хлеба для собаки, – Ингигерда всеми силами старалась дать понять, что совсем не больной её интересует, и даже глядеть на него опасалась. Села рядом с рабыней, погладила собаку по ушам и по голове, стала ломать хлеб кусочками и скармливать их ей с раскрытой ладони.
Овчарка вполне спокойно принимала её угощение, осторожно брала хлеб с ладони и заглядывала в глаза, двигая рыжими бровями.
– Ешь, ешь… – приговаривала Ингигерда.
– Я уже приносила ей поесть, – рабыня хмыкнула. – Вы ей нравитесь, молодая госпожа. А как вы сумели освободить её! – хихикнула довольно. – О-о! Не всякий мужчина решился бы на подобное, это смелость… Это хорошо, тем более для девушки.
Ингигерда засмущалась от неожиданной похвалы, пряча лицо, отвернулась, и взгляд её упёрся в лицо раненого незнакомца. Он смотрел на неё прямо, словно и не болен совсем, нормальным, всё понимающим взглядом. И Ингигерда, осознав это, отшатнулась назад.
Он живой! Он выживет! Он будет жить!
Ингигерда быстро поднялась на ноги, испуганно сжав пальцы в кулаки, глядела смятенно огромными синими глазами. Но взгляд незнакомца оставался неподвижным, как будто он ничего не видел перед собой. А потом чужак устало прикрыл глаза и ответнулся.
Плечи Ингигерды поникли. Даже если он и живой, он всё равно ненормальный. Он ничего не понимает. Ему всё безразлично.
Уж лучше б так и было для него, для всех.
– Я пойду. – Она пошла к двери.
Старая Бюрн не стала её останавливать.
* * *
Каждый день украдкой Ингигерда приносила хлеб собаке больного чужака, иногда ей удавалось припасти для неё вяленую рыбинку или кость – овчарка брала всё, удивляя старую Бюрн, возившуюся с больным. С каждым днём Ингигерда привязывалась к овчарке, даже дала ей свою кличку, но, несмотря на это, собака не оставляла своего хозяина, постоянно лежала с ним рядом.
Ингигерда гладила собаку по голове, по мягким лохматым ушам, ласково разговаривала с ней:
– Ты молодец, ты верная, Рюд, – улыбнулась сама себе; старой Бюрн рядом не было, и Ингигерда разговаривала с собакой, не обращая внимания на больного. – Рюд, Рюд, собачка…
За эти дни Ингигерда настолько привыкла к присутствию раненого чужака, как к чему-то безликому, как к вещи, что уже почти не замечала его.
– Красивая… Рюд…
– Её не так зовут…
Рука Ингигерды замерла в воздухе, не коснувшись головы собаки, да и овчарка сама вскинулась на тихий голос хозяина, навострила уши, не сводя карих глаз с его лица.
Ингигерда медленно повернула голову и встретилась взглядом