ума секретарь будет попросту бесполезен, когда придет время судебных действий. Он уже начал разворачиваться, но не успел завершить это движение.
Внезапно из-за спины Вудворда потянулась чья-то рука и резким ударом выбила у него лампу. При падении свеча погасла. Затем судья был толчком плеча отброшен в сторону, потерял равновесие и с воплем рухнул на пол. В темноте кто-то проскочил мимо него и с топотом умчался вниз по лестнице. Ошеломленный Вудворд не сразу понял, что происходит.
– На помощь! – с опозданием завопил он. – Воры! Воры!
Между тем Мэтью, все еще стоявший на улице Правды, решил вернуться в особняк Бидвелла. Крики и взаимные обвинения не прекращались, но Бидвелл уже сорвал голос и не мог с прежней энергией отвечать сменяющим друг друга оппонентам. Еще одним стимулом к уходу Мэтью стал Сет Хэзелтон, который – пока что молчаливым зрителем, все с той же повязкой на физиономии – замаячил в толпе. Сей же миг в мозгу Мэтью – в этом грешном, нездорово любознательном мозгу – промелькнула мыслишка: а не воспользоваться ли присутствием кузнеца на пожаре, чтобы тем временем обыскать его сарай на предмет другого мешка, где-то там спрятанного? Но он с ходу отверг этот план, посчитав, что своя шкура дороже, и подался назад с намерением тихо удалиться. При этом он наткнулся на кого-то у себя за спиной.
– Эй, полегче на поворотах, дурень! – возопил мужской голос с характерным акцентом лондонских трущоб.
– Прошу прощения, – сказал Мэтью.
Как тут же выяснилось, акцент был далеко не самым разительным свойством данного субъекта. Уловив это нюхом, Мэтью сморщил нос и попятился, оглядывая его с ног до головы.
Перед ним стояла приземистая пузатая жаба – по крайней мере, первое впечатление было именно таким. Вплоть до того, что и кожа субъекта имела желтовато-серый оттенок жабьего брюха, хотя чуть позже Мэтью понял, что это был цвет глубоко въевшейся в тело грязи. На вид ему было слегка за сорок – круглолицый, с венчиком всклокоченных темных волос вокруг плешивой макушки и с седыми прядями в бороде. Его бесформенное одеяние, похоже, состояло из нескольких разнородных тряпок, сшитых вместе какой-то в стельку пьяной портнихой. Этот тип вызвал в Мэтью инстинктивное отвращение, но одна деталь внешности показалась ему интересной: у грязной жабы обнаружились на удивление ясные светло-серые глаза – цвета льда январским утром, – притом что в глубине зрачков горел огонь не менее жаркий, чем в кузнечном горне. Эти необыкновенные глаза глядели на Мэтью из-под спутанных кустистых бровей, по которым не мешало бы пройтись расческе. Внезапно ноздри его широкого, грубо вылепленного носа раздулись, а взгляд устремился к земле.
– Замри, – сказал он Мэтью, что прозвучало как резкая команда, хоть и поданная вполголоса.
Затем он поднял правую руку, в которой обнаружилась довольно длинная палка с острым железным наконечником. Стремительное движение рукой вниз – и человек желтозубо осклабился, поднимая острие к самому лицу Мэтью.
Там, на острие, билась в агонии крупная черная крыса.
– Любят