москвичей. Люди входили в магазин небольшими партиями и ждали, когда вынесут подносы с пирожками. Пирожки немедленно раскупали стоявшие в начале очереди. Впрочем, все эти магазины ничем не отличались друг от друга: прилавки были пусты, и я спрашивала себя, почему люди так упорно требовали товар, который им не могли продать.
К счастью, Алексей предусмотрительно захватил с собой из Парижа много консервов. Этот запас помог нам продержаться первые дни, иначе я не знаю, чем бы мы питались. Вероятнее всего, ничем. Без банок сгущенки Жорж наверняка не выжил бы.
Что еще поражало в Москве, так это обилие церквей. Они были одна прекраснее другой, особенно когда лучи солнца сверкали на их позолоченных куполах. Все церкви независимо от времени дня были заполнены верующими. Я никогда ни в ком не видела такой набожности, как в русском народе в 1930 году.
На Алексее лежала не только обязанность обеспечить нас пропитанием – ему нужно было еще найти работу и добиться, чтобы нам дали квартиру, обещанную Довгалевским перед нашим отъездом с рю Гренель. Однажды утром Алексей ушел, преисполненный надежды на помощь Министерства иностранных дел. Когда он вернулся, мы поняли по его лицу, что все пошло не так, как ожидалось. Мы засыпали его вопросами, и он признался, что ему устроили служебную проверку и отныне ни одно из его требований не удовлетворят, пока он не пройдет «промывку мозгов» и не докажет, что достоин продолжать службу в советских государственных органах. Из объяснений, которыми он нас удостоил, стало ясно, что «промывка мозгов» была чем-то вроде очень подробного допроса. Я узнала, что Гельфанд будет проходить через ту же процедуру одновременно с Трефиловым, и это меня немного успокоило. Я хорошо знала Гельфандов еще со времен работы в парижском полпредстве. Гельфанд, элегантный человек тридцати лет, был женат на богатой эстонке, дочери управляющего завода рыбных консервов в Риге. Его высокая красивая жена страдала близорукостью, отчего ее взгляд порой становился немного мечтательным. Их дочь Раймонда родилась во Франции. Сам факт вызова Гельфандов на беседу навел меня на мысль, что все это как-то связано с делом Беседовского.
В ожидании беседы Алексей становился все более и более нервным. Его стычки с Василием практически не прекращались, да и мы с ним спорили без конца. Жизнь становилась мучительной, и больше всего меня раздражало то, что я не могла понять: боялся муж этой «промывки мозгов» или, наоборот, хотел ее? Вероятно, и то и другое. Алексей хорошо знал, что если он не пройдет проверку, то не сможет найти работу. С другой стороны, он достаточно хорошо представлял себе нравы советских органов, чтобы понимать: если они заведомо решили, что он виновен, то его уже ничто не спасет. Трефилова вызвали на разговор только в апреле.
В отличие от того, что стало происходить потом, эти «промывки мозгов» не были секретными, на них мог присутствовать любой из членов семьи. Я решила пойти с Алексеем. Мы вошли в зал Министерства иностранных дел. На лестнице мы столкнулись с Гельфандами – казалось, они нервничали