продолжения боя – пешими и на мечах. В виде оправдания, как правило, говорилось: «Хоть сын кобылы меня и подвел, но клянусь, что меч отца моего не подведет никогда».
Однако черный рыцарь поступил необычно. Похоже, он принадлежал к разряду людей гораздо более веселых, чем то подразумевалось цветом его доспехов, ибо, усевшись, он присвистнул сквозь щель шлема в удивлении и восторге. После чего стянул шлем и вытер лоб. Щит, с которого копыто коня сорвало парусину, нес изображение «на золотом поле дракона червленого стоящего».
Ланселот, закинув копье в кусты, со всей поспешностью слез с коня и преклонил близ рыцаря колено. Любовь снова вспыхнула в нем. Как это похоже на Артура – слетев с коня, не гневаться, но сидеть на земле, издавая восторженные звуки.
– Сэр, – произнес Ланселот, смиренно снимая шлем и склоняя голову на французский манер.
Король в крайнем возбуждении кое-как поднялся на ноги.
– Ланселот! – воскликнул он. – Господи, да это же мальчик Ланселот! Ты сын Короля из Бенвика. Я тебя помню, мы виделись, когда Король приезжал сюда, чтобы биться под Бедегрейном. Как ты меня спешил! Отроду такого не видел! Где ты этому выучился? Потрясающе! Ты не к моему двору направляешься? А как Король Бан? Как твоя очаровательная матушка? Нет, правда, милый ты мой, ты просто великолепно это проделал!
Ланселот поднял взгляд на запыхавшегося Короля, протянул обе руки, чтобы помочь ему встать, и горе его и ревность исчезли.
Они взобрались на коней и рысцой поскакали к замку, забыв про дядюшку Скока. Им столько нужно было сказать друг другу, что по дороге оба говорили не умолкая. Ланселот пересказывал выдуманные послания от Короля Бана и Королевы Элейны, а Артур рассказывал про Гавейна, убившего некую даму. Он говорил о Короле Пеллиноре, столь расхрабрившемся после женитьбы, что он ненароком убил в поединке Короля Лота Оркнейского, и о Круглом Столе, с коим дела шли хорошо – настолько, насколько этого можно было ожидать, только очень медленно, – и о том, что теперь, с появлением Ланселота, все наладится, они и глазом моргнуть не успеют.
Его произвели в рыцари в первый же день, – уже два года как он мог стать рыцарем в любую минуту, но отказывался, не желая, чтобы его посвящал кто-либо, кроме Артура, – и в тот же день Артур представил его Гвиневере. Существует свидетельство, согласно которому Гвиневера была светловолоса, но это свидетельство неверно. Волосы ее были черны, так черны, что это несколько даже пугало, а в выражении синих глаз, глубоких и ясных, обозначалось бесстрашие, от которого тоже становилось не по себе. Странно изломанное лицо юноши удивило ее, но не вызвало страха.
– Ну вот, – сказал Король, соединяя их руки. – Это Ланселот, тот самый, о котором я тебе рассказывал. Ему предстоит стать лучшим моим рыцарем. Меня еще никто так с коня не сбрасывал! Будь с ним поласковей, Гвен. Его отец – один из самых старых моих друзей.
Ланселот холодно поцеловал ее руку.
Он не увидел в ней ничего