Человек — не воск, мягкий и податливый. Человек неизбежно испытывает давление обстоятельств, но он же обладает возможностями активного самоопределения. Было бы неверным полагать, что личность проявляет себя только в сопротивлении обстоятельствам. Есть наследие многовековой культуры человечества: зачем ее отбрасывать, заново изобретая велосипеды? Человек, входя в самостоятельную жизнь, ориентирует себя в мире накопленных духовных ценностей, принимая одни, отвергая другие.
Онегин начинает с приятия не самых высших, а потребительских установлений общества, и общество принимает его с полной любезностью. Спустя (не уточняем сейчас — какое) время герой перерастает средний уровень общества, тянется к идеалу, не находя его, наконец, добровольно покидает свет. Не будем спешить с утверждением, что Онегин теперь не просто «на свободе», а обретает действительную свободу; это требует проверки; но можно говорить о наступлении поры, когда обстоятельства перестают управлять характером, а жизненную энергию направляют внутренние здоровые силы личности. Процесс развития не завершен, многое, в том числе и смутная тоска по идеалу, протекает еще интуитивно. В Онегине нет основательности, согласно которой внутренняя жизнь искала бы упорядоченности, строгой осмысленности. В нем много внутренней терпеливости, подспудной надежды, что и так все образуется, нечто вроде расчета на осмеянный Пушкиным русский «авось» — «шиболет народный». Онегин избалован тем, что как будто все складывается само собой («Судьба Евгения хранила…»). По смерти отца он пассивен перед напором заимодавцев, словно «предузнав издалека / Кончину дяди-старика», охотно поселяется в деревне, которую не искал; в этом смысле Онегин весьма зависим от обстоятельств — даже в момент наибольшей внешней независимости от них. Пассивность натуры Онегина подтачивает его сопротивляемость обстоятельствам. И все-таки герой оказывается способным сделать решительный шаг.
Нет ничего удивительного в начальном образе жизни Онегина, удивительнее его разочарование. «Блестящий юноша, он был увлечен светом, подобно многим, но скоро наскучил им и оставил его, как это делают слишком немногие» (VII, 457), — писал Белинский.
Г. А. Гуковский полагал, что Онегин «типичен как порождение среды, а не как борец против нее»[56]. Он, конечно, не борец против «света». Но он уже в первой главе «отступник бурных наслаждений». Это — разрыв героя со своей средой, разрыв устойчивый и основательный. Явно вопреки пушкинскому тексту идет утверждение, что Онегин «не противоречит своей узкой «светской» среде». Напротив, он ведет себя так, как и подобает именно романтическому герою, — бунтует! Протест скрыт, поскольку Онегин, бунтуя, не бежит в далекие края, а становится затворником своей столичной модной кельи. Иначе говоря, романтический конфликт ищет внешнего выражения, здесь он носит внутренний характер. Но самоизоляция Онегина, «отступника» света, не менее значительна, чем бегство романтических героев «на природу». Кстати, и Онегин попадает «на природу» (а позже на экзотический юг), но он отчужден и в новой среде; это подчеркивает глубину его