всего мне раненую слониху Бетси в зоосаде. Она, когда умирала, всё время трубила от боли. Мне тетя Лиза рассказала, я очень плакала с горя. А ваш театр, если погорел, так что ж? Сами живые и радуйтесь. – строго говорит Аня, ставя на стол кружку с кипятком.
Пошутила, что называется, про артистку. Ребенок мне про войну объясняет! Беда. Теперь нужно думать, как мне тут выживать. И нужно точно вспомнить, с чего все началось, тогда я пойму, как вернуться назад.
– Анечка! Давай, я сама попробую сходить домой и посмотреть, как там. Вдруг, моя квартира уцелела? Если все плохо, я вернусь сюда. Мне бы понять, где это ваше бомбоубежище. Ведь далеко меня донесли не могли, раз я тяжеленькая, правда? – с улыбкой предполагаю я.
– А вы точно дойдете? А то, тетя Лиза заругается, что я вас отпустила. – девочка морщит лоб, затем важно говорит – Без валенок нельзя, я вам сейчас поищу. Это хорошие валенки, только большие, дворника дяди Васи. На прошлой неделе, может слышали, от бомбы дом тут рядом на Кирочной как подпрыгнул. Одна стена рухнула и парадная лестница тоже. Вот и убило дядю Васю. Он дежурил, предупреждал, чтобы люди не проходили там, где упала бомба. А валенки его остались и ушанка тоже. Вам шапка нужна?
– Давай Анечка валенки, шапку и спасибо тебе. Чего мне тут вылеживаться, надо идти. Только, скажи куда. – решаюсь я.
– Мы вас забрали с Чайковского, это две улицы нужно насквозь пройти. Точно дойдете? Наше убежище прямо под собором Преображенским. Оно большое и надежное, стены толстенные. Здесь 500 человек помещается. Мы очень стараемся поддерживать положительную температуру в помещении. Тетя Лиза говорит, что это очень важно. У нас и кипяток имеется, и запас медикаментов, и можно переночевать. – с гордостью произносит моя маленькая спасительница, помогая мне выбраться наверх.
5. «У меня положение безвыходное, но я хоть брыкаться могу!»
А наверху я сразу зажмуриваюсь от яркого света. Вернее, свет с неба льется серенький и тусклый, но он слепит глаза, а горло перехватывает от волнения. «Я вернулся в мой город, знакомый до слёз, до прожилок, до детских припухлых желёз» – вспоминаю я Мандельштама. Мой город, знакомый до слез, изуродовали воронки, руины, поваленные деревья. Я еле волоку ноги в огромных валенках дяди Васи, наступая на битый кирпич и стекло на залитых местами кровью мостовых. Идти тяжело, идти страшно. Все напоминает фильмы о войне и в то же время все непохоже на фильмы своей обыденностью. Выброшенная из домов мебель, кажется выставленной за ненадобностью. Людей мало.
Ленинград, блокада.
Места, пострадавшие от обстрелов, огородили рогатками, и вывесили таблички, предупреждавшие об опасности. Наверное, боятся и неразорвавшихся бомб, ушедших глубоко под землю, и накренившихся, готовых упасть в любую минуту, остовов зданий.
Я иду через войну, разруху, смерть. Иду домой. Зачем я иду в дом, которой станет моим через много лет? Иду, потому что хочу вернуться