всегда был и остается труд. И он стал приносить плоды, как только я пошел по пути благодарности и стремился отречься от тщеславного вожделения успеха. Меня ласкало желание стать значимым, но я пытался приручить его, не позволял ему себя ослеплять. Как только это желание перестало мной руководить, я задышал полной грудью. На это потребовалось время, но я уже добился приличных результатов в работе над собой. Теперь меня больше занимали поиски источников вдохновения и творческого начала. Я часто думал над свободой творчества, над реализацией тех замыслов, что полнили мое сознание и окрыляли душу. Сюжеты, которые наполняли меня живым интересом и страстью, я записывал, иногда на скорую руку делал наброски, чтобы идея не выпорхнула из головы. Теперь, даже во время монотонной работы в банковской конторе, я думал о любви и творчестве, что шли рука об руку и соседствовали в моей душе, словно давние подруги или близнецы, не умеющие разорвать объятий. Как высвободить все то, что горело во мне? Как дать тому искусству, что порождала душа, достойное воплощение? Каждый раз стремясь выплеснуть на холст чувства, я сознавал, что не могу сделать это так, как вижу в своем воображении. Я завершал эти попытки и пробовал снова, пока не получалось более-менее сносно. Но совершенство казалось столь недосягаемым, столь туманным и расплывчатым, что кисти не могли ухватиться за нужную идею, они были способны лишь коснуться ее тени. Но мне этого было недостаточно, посему я работал на износ ради одной единственной цели – ощутить единство со своими замыслами, выразить на холсте все то, что испытывало мое сердце, и выразить это максимально точно: без искусственности, фальши и недомолвок.
Из этого и состояли мои дни. Должно быть, я вас утомил, обещаю исправиться и рассказать о последующих событиях более увлекательно.
Милли очень переживала, что так и не устроила прием в мою честь, поэтому решила исправить этот огрех. Рождественский прием у Ридли был окрещен моим именем – отвертеться от сего мероприятия не представлялось возможным. Поэтому утром, наведя порядок в моем скромном, но вполне достойном жилище, я принялся собираться на обед в честь Рождества. Мне льстила мысль, что я стал более-менее независимым.
– Ты выглядишь очень хорошо! – Не успел я войти, как Милли бросилась ко мне навстречу.
– Да и ты вполне себе, – сострил я.
Она рассмеялась. На самом деле, Милли, как всегда, выглядела очаровательно и дорого: платье цвета морской волны с открытой спиной, элегантные локоны и самые лучшие драгоценности.
– Я теперь очень скучаю без тебя. – Ее слова звучали словно укор.
– Зато в доме стало меньше пахнуть масляной краской, – улыбкой я пытался приободрить ее, что, конечно, мне не удалось.
– Этот дом не располагал к творчеству, не так ли? Ты мало чего написал здесь.
– Да. Сейчас все изменилось.
– Когда ты в последний раз видел Рене? – совершенно внезапно спросила она.
– А что? – Мои брови негодующе сдвинулись.
– Да