Вонял сам корабль. Что же за груз мы должны инспектировать?
Капитан встретил нас на борту и представился: Джонс, имени я не расслышал. Разговор шел на английском, Юхан Аксель делал какие-то пометки в своих бумагах.
– Хотите осмотреть груз?
Мой кузен утвердительно кивнул, и капитан подошел к квадратному возвышению на палубе и открыл люк в трюм.
– Ради нас обоих, сохраняй спокойствие, – шепнул Юхан Аксель и сжал мне запястье.
В трюме запах был так силен, что, казалось, обрел физический облик, как дым от очага или туман. Я сделал тщетную попытку отогнать его, помахал рукой перед носом, но никакого успеха, разумеется, не достиг и опасливо заглянул в трюм. Подошедший матрос заметил мои колебания, сделал приглашающий жест и исчез в люке. Я последовал за ним. Мы начали спускаться по лестнице. Примерно на середине матрос остановился и зажег фонарь. Несмотря на жуткую жару, я похолодел: из темноты на меня смотрели сотни человеческих глаз. Не знаю, о чем меня пытался предупредить Юхан Аксель, но даже в страшном сне я не представлял, что увижу пересекший океан ад.
Они лежали на трюмном настиле рядами, голые, прикованные друг к другу ржавыми цепями. И между рядами тоже, под углом, – старались, видно, использовать каждый дюйм. Мужчины, женщины и дети, втиснутые в пространство высотой не больше трех-четырех футов высоты. Тела блестели от пота, люди лежали в собственных испражнениях, лужах кровавой рвоты и покачивающихся озер мочи, взбитой качкой в неоседающую пену. Среди них были и умершие – те лежали лицом вниз. Мухи жужжали так, что жалобные стоны были почти не слышны. К тому же их заглушал глухой звон цепей.
Но самое страшное – глаза. Эти глаза я не забуду никогда. Глаза, полные свирепой жаждой мести за каждый удар, за каждое унижение, которым их подвергают. Но еще хуже другие – равнодушные, ничего не выражающие, как у животных. Не надо особой проницательности, чтобы понять: души этих людей мертвы.
Дальше – больше. Оказалось, трюм разделен на несколько этажей. Мы были в самом верхнем, под нами еще один, а там еще бог знает сколько. Оттуда, снизу, глухо доносились стоны и сдавленные крики на незнакомом мне языке. Я подумал, что там еще хуже – вниз наверняка стекают все нечистоты через щелястые, наспех сооруженные дощатые настилы.
– Каждый взрослый негр, – назидательно сказал матрос, будто не замечая, что я близок к обмороку и держусь на ногах только потому, что ухватился за свисающий откуда-то обрывок каната, – каждый, ну… мужчина, значит, занимает пространство шесть футов на полтора. Женщины пять на полтора, дети – четыре на один. Так мы грузим в среднем пятьсот рабов. Их свои же продают. – Он заметил мой полный ужаса взгляд, пожал плечами и ответил на невысказанный вопрос: – За стеклянные шарики.
Я в панике начал карабкаться по довольно крутой, небрежно сколоченной лестнице. Джонс, увидев, в каком я состоянии, весело захохотал, уперши руки в бока. Потом повернулся к Юхану Акселю.
– Итак? Каков нынче курс? Что скажете о ценах?
Юхан