цокольном этаже (за исключением комнаты, где спала Жанка) было прохладно, но я почувствовала жуткую духоту, мне катастрофически не хватало воздуха.
Картонная свалка заплясала перед глазами, а на безносом лице мраморного атланта, подглядывавшего за мной из раскрытой коробки, застыла гримаса ужаса.
Едва удерживая равновесие и борясь с головокружением, я стала подниматься к себе в спальню.
Жанке, продолжавшей сидеть на лестнице с прилипшим к рукам телефоном, я на ходу сказала, что у меня скакнуло давление и мне нужно полежать.
Она поскреблась в мою дверь, затем – в мобильный, а потом, видимо, с головой погрузившись в эсэмэс-кокетство с Ливреевым (которого знала на тот момент всего пару недель), наконец оставила в покое. Я металась по комнате и молила Бога о том, чтобы сын подольше поспал. Пыталась дышать «по-йоговски», стояла под контрастным душем, бегала на месте и даже, придумав какой-то дурацкий повод, позвонила, чтобы отвлечься, своей свекрови. Минут через сорок паника начала отступать…
Когда я вышла из спальни, Тошка как раз проснулся и искал меня, бегая по дому в своей яркой клетчатой пижамке.
С самого его рождения я старательно делала так, чтобы сын не соприкасался с непонятным или отвратительным, исходящим от нас, родителей.
Я никогда не повышала в его присутствии голос (даже если Андрей провоцировал меня на скандал), не показывала своего дурного настроения и, если он был рядом, пила не больше, чем полбокала сухого вина.
Мой мальчик должен расти спокойным и счастливым, и только так!
Но вчера, когда он подбежал ко мне и прижался для утреннего поцелуя, я вдруг почувствовала себя самой грязной лгуньей. Наклонившись к нему, я почувствовала, что между нами выросла незримая стена, ведь то, что я переживала за минуты до его пробуждения, всю эту липкую, бессмысленную муть, вопящую о том, что я больная на всю голову дура, – отбирало у меня возможность насладиться им самим, его живостью, его чистотой.
Почему эти приступы снова вернулись?!
Я же почти победила… Я была хорошей женой, я родила сына, я построила всем нам красивое убежище.
Все, о хронологии дома завтра.
А то из моих записей никто никогда ничего не поймет.
14
Похоже, Андрей искренне обрадовался встрече.
Самоварова изумленно наблюдала, как этот высокий, молодой, но уже суровый с виду дядя, упакованный в строгий темно-синий костюм, отпустил водителя БМВ и, открыв калитку, ускорил шаг, чтобы широко распахнуть объятия отцу друга детства.
– Палыч! Дорогой мой! Прости засранца, служба не отпускала! – радостно выкрикивал он, хлопая Валерия Павловича по спине.
То, что Андрей, годившийся «Палычу» в сыновья, называл его на «ты», должно быть, подчеркивало когда-то сложившуюся между ними душевную близость, о которой неоднократно упоминал Валерий Павлович, уговаривая Варвару Сергеевну откликнуться на просьбу приехать.
Когда Андрей наконец ослабил хватку и выпустил доктора из объятий, его