плечо и пошел бы. Пошел…
А в пять часов…
…Мы говорили с ним о причудливых изменениях человека и среды. Сидели в его комнате в городе Николаеве, сперва на улице Мархлевского, потом на Плехановской, куда он переехал. Ничего лишнего: кровать, заправленная простым серым одеялом, письменный стол с вечным спутником этого человека – пишущей машинкой, этажерка с книгами и папками, в которых хранились рукописи. Два венских стул завершали убранство аскетического жилища. Да еще портрет Германа Титова на стене – с автографом поперек фотографии.
Глотов В. В.., Москва. Автор фотографии неизвестен (из интернета)
Я попросил Адриана Митрофановича рассказать об обстановке последних лет его учительской и просветительской работы и о крестьянах, так ярко представленных в его книге.
– Сударь мой! – обращаясь ко мне, Топоров начинал неизменно так» «Сударь мой!» – Наши коммунары были люди с головой… Нас, конечно, считали «анархистами»… Глаза Топорова, подернутые дымкой, блеснули. – Приписывали и мне влияние, несколько раз снимали меня с работы… На мое место приехал молодой человек, совершенно невежественный, – учитель Кокорин Константин Петрович, его натравили на меня, он запретил читки: «Никакой Топоровщины!». Лишил меня пайка, а мы в коммуне все получали в натуре, купить было негде. Крестьяне тайно носили мне поесть. Придут, жалеют. А потом словно опомнились: «Что же это такое?!» Крестьяне написали письмо в крайком партии. Это, я вам скажу, поступок! Вот, сударь мой, что было-то…
…Надо отдавать себе отчет: в борьбе за идеалы столкновения неизбежны. На своем пути учитель встретил невежественных (или образованных) мещан, духовных скопцов, карьеристов, приспособленцев. И если Адриан Топоров сумел 12 лет продержаться в «Майском утре», а потом учить детей еще на Урале и под Москвой, то это говорит лишь о том, что мы имеем дело с настоящим бойцом, которого не способны вывести из строя никакие неблагоприятные обстоятельства.
Топоров выдержал. Почему? Потому что научился сам формировать вокруг себя среду, а не вертеться, подобно флюгеру. В этом смысле он и стал Учителем.
Удивительный человек! Когда ему исполнилось 80 лет, он начал бегать по системе Гилмора, трусцой. Я шел быстрым шагом по зимнему Николаеву, был крепкий мороз с ветром. Адриан Митрофанович в длинном стариковском пальто, в шапке с опущенными ушами, бежал легонько рядом и еще переговаривался со мной. Однако годы брали свое, и когда я еще раз к нему приехал, он уже не бегал, а разговаривал со мной, сидя на венском стуле, сложив покойно руки на груди. Он смотрел на меня и улыбался. Таким я его и оставил в памяти – под портретом Титова.
На вопрос мой о замыслах Топоров грустно отвечал:
– Личных творческих планов у меня нет никаких.
И кивнул на этажерку, где в папках хранились рукописи:
– Это бы показать свету. А потом… посмотри.
Прошло