к суровой реальности. Обведя взглядом всех присутствующих, я вздохнула и, решившись, заявила:
– Да, Кити, здесь есть ещё кое-кто, и я думаю, нам стоит поговорить всем вместе.
С заметным усилием, словно бы заставляя себя, Кити села. Она все еще дрожала всем телом и даже не трудилась вытереть крупные капли слез, застывшие на щеках. Я хотела подвинуться к ней, как-то приободрить, но сдержалась, было понятно, что сейчас я для нее, скорее, источник опасности, чем поддержки.
Мама и Мишель сидели тут же, я могла даже коснуться их, всего навсего вытянув вперед руку, но то обстоятельство, что для Кити их здесь не существовало, делало их какими-то невообразимо далекими.
Мне было тяжело находиться под выжидающими взглядами этих, уже ставших дорогими мне, людей, ведь все четверо мы находились словно бы на разных континентах, по сути сейчас я была единственной ниточкой между ними, а для мамы и Мишеля и вовсе я была единственной связью с реальностью. Но я понимала, что тянуть больше не могу, просто права не имею, поэтому я собралась духом и начала:
– Пожалуй, мне стоит признаться во всем, как на духу, – улыбнувшись я посмотрела Мишелю прямо в глаза. – Ведь ты об этом меня просил, Мишель?
Кити рядом со мной еле слышно вскрикнула, как птичка, лишенная последних сил.
Я все-таки взяла ее за руку и, повернувшись к ней, сказала:
– Прошу, не бойся, говорю же тебе, он здесь рядом, я могу коснуться его, – произнеся это, я протянула Мишелю руку, и, к моему облегчению, он вытянул свою руку навстречу, я с радостью коснулась его сухих и теплых пальцев. – С ним все хорошо. Он даже ничего не боится.
В ответ на эти слова Мишель смущенно хмыкнул, и я поняла, что он уже окончательно пришел в себя.
– Ну спроси у него то, что знаете только вы вдвоем, о чем я знать не могу, – предложила я Кити.
Сквозь слезы она потребовала:
– Пусть скажет, что мы с ним ненавидим больше всего на свете, о чем мы даже маме никогда не говорим!
Мишель криво улыбнулся:
– Ясное дело, малиновое желе, – не задумавшись ни на секунду, ответил он.
– Ясное дело, малиновое желе, – как эхо, повторила я.
Горячие слезы облегчения хлынули из глаз Кити, она раскрыла руки и повисла на моей шее, изо всех сил прижимая меня к себе, но я очень хорошо чувствовала, кому на самом деле предназначались эти объятия.
Отплакавшись и теперь уже тщательно вытерев глаза чистым белым платочком, выуженным из кармана, она подняла на меня глаза:
– Ты, кажется, хотела в чем-то признаться, – напомнила Кити уже совсем своим, привычным тоном отличницы, и я с радостью подумала, что самое трудное позади.
– Я хочу, чтобы мы все тут понимали, как обстоят дела. Вообще-то нас тут в комнате четверо, – Кити снова закрыла руками рот, и я твердо повторила: – Четверо. Ты, Кити, я, Мишель и… – я немного помялась. – И моя мама.
Кити округлила глаза и невольно заозиралась. Она все еще никак не могла привыкнуть, что глаза сейчас ее не самые верные союзники.
– Твоя мама? Но как? Откуда? – вскрикнула