служить посредником между мной и этими людьми…»
Однако то были слова и иллюзии Писарро, а не его, Алонсо де Молины, ведь он-то никогда не стремился действовать в качестве посланника, служить посредником между возможным Завоевателем и завоеванным народом, и уж тем более не хотел считаться реинкарнацией Виракочи. Его всегда грели мечты совсем иного рода, намного более тесно связанные с мечтами мальчишки, который там, в Убеде, грезил о том, чтобы превзойти отважного Марко Поло, о похождениях которого слепой дед рассказывал ему по памяти.
Приключения, описанные Марко Поло, в каком-то смысле озарили темноту, в которую в последние годы жизни погрузился дед – ломбардский архитектор, осевший вначале в Толедо, а потом в Севилье, – а спустя годы заставили гореть огнем глаза беспокойной Беатрис де Агирре, которая пыталась заполнить чтением пустоту долгих часов плавания.
На Беатрис де Агирре – смуглую, миниатюрную, изобретательную и привлекательную девицу, которая направлялась в Панаму к своему брату, пройдохе-карьеристу, надеявшемуся преуспеть под крылом интригана Педрариаса Давилы[26], произвело впечатление, что простой альферес[27] способен цитировать по памяти целые пассажи из этой и многих других книг, которые конечно же читал на языке оригинала.
– Такому человеку незачем терять время на войны и завоевания, – сказала она. – Его будущее – при дворе.
– Терпеть не могу двор и все, что с ним связано… – решительно заявил андалузец, хотя, что и говорить, ему было крайне приятно проводить время, сидя на носу корабля в компании этой бойкой и умной девушки, которая разделяла его увлечение книгами и экзотической страной Кублай-хана[28].
А потом было приятно продолжить эти замечательные беседы, вечерами, в доме ее брата. Однако он так и остался простым солдатом удачи, которому приходилось участвовать в бессмысленных авантюрах: какие там золото и слава, лишь голод да злоключения, – и по возвращении из такого вот бестолкового похода внутрь материка, он узнал, что она помолвлена с каким-то щеголем из толпы дармоедов, которые, не рискуя жизнью, извлекали из Конкисты[29] куда больше выгоды, чем самые отважные из капитанов.
Он понял, почему она так поступила. Для такой женщины, как Беатрис де Агирре, интерес к открытию новых земель ограничивался книгами да беседами на закате; она бы ни за что не связала свою судьбу с человеком, у которого никогда не будет ничего, кроме шлема, аркебузы и меча.
– Я – Виракоча, – неожиданно произнес он.
Чабча Пуси резко остановился и насмешливо взглянул на него:
– Это сороче подействовало на твою голову, – сказал он.
– Что это еще за «сороче»?
– Горная болезнь, которая поражает тех, кто не привык к высоте… С чего это ты вдруг громогласно объявляешь, что ты и есть Виракоча? Что, пытаешься внушить это себе самому?
– А тебя это не убеждает?
– Абсолютно. Мне уже прекрасно