и одновременно притягательности места.
Субура – оживленный грязный квартал с кучей всевозможных притонов и кабачков, заселенный, в основном, бедняками, изобилующий торговцами и проститутками. Здесь покупалось и продавалось все что угодно: дешевое и дорогое сукно, вино, скобяные изделия, оружие на любой вкус, ювелирные украшения, сладости, овощи, фрукты, свежий хлеб, кожаные пояса и обувь… Нищие выпрашивали милостыню у прохожих, девицы соответствующего поведения открыто предлагали свои прелести, свешиваясь из окон окрестных домов, или прямо подходили к прохожим.
Римляне всех возрастов и сословий любили бывать на Субуре. В этом возбужденно гомонящем, многонациональном людском водовороте, двигающемся без направления и цели, жил особый, ни с чем несравнимый дух, влекущий помимо воли, несмотря на вонь, грязь, процветающие здесь воровство и пьянство.
Корнелий послонялся между лотков, разглядывая прекрасной работы пояса из воловьей кожи, сияющие под солнцем клинки мечей, работы местных мастеров, шлемы с перьями и даже драгоценными камнями, достойные украшать голову знаменитых полководцев, ненадолго задержался около ювелирных изделий, искусно выполненных из дорогих металлов. Тоненькое колечко с капелькой бирюзы в оплетке привлекло его внимание, и он зачем-то купил его, понимая, что все равно не сможет подарить той, которой оно подойдет больше всего.
Около одного из питейных заведений он повстречал группу молодых людей, уже хорошо набравшихся и от того веселых. Среди них признал своего приятеля Гнея, очень некрасивого юношу, который, несмотря на это, пользовался большим спросом у прекрасной половины населения.
Узнав Корнелия, Гней бурно поприветствовал его, после чего спросил, не знает ли он, как на самом деле обстоят дела в Германии? Молва трезвонит, будто Сатурнин уже разгромил легионы Максима и движется к Риму, между тем знакомый квестор уверяет, что это не так, наместник Нижней Германии пока справляется с ситуацией, только опасается приближающихся полчищ варваров.
Корнелий пожал плечами. Германский мятеж напомнил ему о Домициане и от этого настроение его не улучшилось.
– Тебе-то какое дело? – сказал он Гнею, – Ты все пьешь, даже по утрам. Придет Сатурнин, будешь пить и при нем.
– Опасные слова, – испуганно пробормотал кто-то из собутыльников Гнея, – Пить при Сатурнине – святотатство.
– Значит, заделаетесь трезвенниками, – усмехнулся Корнелий и, кивнув на прощание всей компании, п од их пьяный гомон нырнул в толпу.
Возле лотка башмачника он остановился, разглядывая удивительные деревянные башмаки и соображая, как же это носят. Рядом две закутанные с головы до ног в покрывала женщины примеряли сандалии, сетуя на их дороговизну. В фигуре и манере движения одной из них Корнелию почудилось что-то знакомое. Бросив разглядывать башмаки, он уставился на женщин и вдруг заметил золотую прядь, выбившуюся из-под ее одеяния. Сердце ухнуло и замерло. Окликнуть ее? Но голос отказался ему повиноваться.
Вторая