столетья над ним пролетели.
Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!
Обрела через то целованье
Вишня присное существованье
И, в укроме из листьев блистая,
Пламенела, навек молодая.
Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!
Расточился он облачком мрака,
По себе не оставив ни знака, —
Лишь уста, что ее целовали,
В безмятежном саду вековали.
Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!
И ей песенку пели из ночи:
«Чтобы грезить, нам надобны очи,
Но какой бы ни жили судьбою,
Мы навеки пребудем с тобою».
Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!
Шли девицы, юны и пригожи,
И дивились, к чему и почто же.
«Бы, уста, если жаждой томимы, —
Разве вас напоить не могли мы?»
Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!
«А могли б не одной вы девице
Дать любовь, без которой крушится!
Что за хворь прикрутила вас путой
К этой вишне, от сока раздутой?»
Ах, горю я и стражду
Не про чью-то про жажду!
Пила
Ходит по лесу губница, тонкая, как пилы,
Да молодчиков чарует чарами могилы.
Углядела паренечка где-то средь долины:
«Тебя алчу, сон единый – диный-мой-единый!
Припасла я поцелуев для моей голубы,
Будут блески, недоблески – и стальные зубы!
Зачаруйся, как посмотришь на мою улыбку,
Обоснись моими снами – снами невпросыпку!
Ляг в ромашки головою, головою в маки,
Ляг со мной на знойном зное – и в лесном полмраке!»
«Загорятся мои ласки огненным раскалом,
Поцелую поцелуем свеку небывалым!
Отпихну я всех молодок, что в моей во власти, —
От любви они слезятся, словно от напасти.
Мне примериться бы плотью к этой новой плоти,
Запурпуриться губою для кровавой хоти!
Чтобы нам с тобой друг дружку не любить по-разну,
Я на зубьях, я на зубьях трепетом увязну!»
Скрежетнула упоенно, разострила зубки:
«Это – счастье, это счастье – слаще лесорубки!»
А над ними золотисто вербы зашептали —
Да зазнал прикосновенья распаленной стали.
Что уже отцеловала – пилит вполовину:
«Много душ для замогилья из тебя я выну!»
Разлобзала, раскромсала, хохотнула с прыском:
«Вам счастливого посмертья, крохоткам-огрызкам!»
А потом в чужие страны зашвырялась плотью:
«Нынче Боженька рачитель смертному ошметью!»
Те собраться бы хотели в преждебывшем теле,
Да узнать один другого больше не умели.
Поначалу из пылищи заморгало веко —
Было то морганье века, но не человека!
Голова, что ищет шею, катит вдоль запруды,
Словно тыква на базаре выпала из груды.
Горлом,