теплая одежка про запас. Другой же раз случится лишь весной, а стало быть, преждевременно предполагать о нем. На том и поладили с ней…
– Не уразумел я, вняла ли оная Тихомира вежливой укоризне твоей насчет яиц? Добавила ли хотя бы еще с десяток? – ляпнул поперек неспешного повествования, устного, лже-Радислав, чьи ухи устали внимать обилию ненужных подробностей. Увы! – избыточно резвый язык его порой опережал движение мысли, предерзостно нарушая должную субординацию, что не украшает!
И запоздало спохватившись, пожалел он, мнимый торговец ювелирной всячиной и липовый муж вымышленной жены на фальшивых сносях, о сей прыти. Да уж выпорхнули скоропалительные слова, облегчившись на лету насмешливой двусмысленностью.
А к полному удивлению нештатного сходника внешнего сыска Секретной службы Земли вятичей, бывалый ловчий воспринял выражением искреннего сочувствия те не вполне достойные экивоки вкупе со зряшными обиняками и опрометчивыми околичностями.
– Зажала! – выдохнул он с очевидной досадой, ибо еще с младости вывел себе, аки императив: «Оскорбительна мзда без щедрого наполнения!». – Не дождаться доброго от берсерка в поневе!
Дальнейшее изложение пошло, не в пример прытче. Ибо надо же когда-нибудь и закругляться, коли на горизонте начались изменения!
«Алеет Восток, взошло Солнце, в Китае родился Мао Цзэдун!» – ассоциативно всплыла из глубин подсознания внутреннего гласа, подслушивающего, любимая песня напрочь отмороженных хунвейбинов. Впрочем, тут же отключил он в себе хоровое исполнение сего хита из дальнего будущего, осознав, что днесь – летний рассвет из 1009-го, и время рождаться великому кормчему наступит еще нескоро – примерно чрез 1884 годика с гаком…
V
– Преображают нас лета-то! – раздумчиво вывел Молчан. – Вот и ты, представляясь Избором, оказался на поверку Борзятой. Вместе охотились на лиходеев, а ноне скрадываешь насквозь честного вятича, будто лесного злодея!
– А и я, Борзята от отца с матерью, понятия не имел, что ты, прозываясь Ратшей, являешься тайным Молчаном. При том, что оба мы ведали о ложности наших тогдашних прозвищ…
Что до честности твоей, отнюдь не уверены в ней мои начальствующие, предполагая, что мог переродиться ты, ступив на чуждую тропу. Ведь стать изменником можно даже на смертном одре!
– Что слышу я?! – воскликнул бывалый охотник, заподозренный в недостоверной и бездоказательной честности, вздев руце от явного возмущения. – О, горе мне, ставшему свидетелем явного нарушения прерогатив! А беспощадно карается оное Высшим советом старейшин и проклинается на века нашими главными волхвами! И уж извиняй: не смогу я зачерпнуть на память о своем боевом друге Изборе, чуть не зажулившем оберег с выи лесного главаря, горстку твоего теплого праха! Понеже твои секретные останки предадут огню втайне – без уведомления не токмо товарищей по выслеживанию, а и домочадцев…
– Напугал! – ажник задрожал я. А не изменился ты за седмьнадесять лет: доныне горазд на кривду и лживый нахрап!