гад? – неожиданно бросился на него Хамзат с кулаками. – Тебя, суку, растоптавшего хлеб-соль!..
Мы пытались оттащить брата, но это долго не удавалось. Словно обезумевший, Хамзат вцепился мертвой хваткой в него, избивая кулаками, головой, бил его, бил… Когда все-таки удалось оттащить его от Ашота, Хамзат, задыхаясь, заорал:
– Ты думаешь, я прощу тебе, что ты со мной сделал?
И вновь ринулся на него…
Я силой оттолкнул Хамзата, и он упал, почти с ненавистью посмотрев на меня.
– Что с моими братьями? – я повернулся к Ашоту.
Он, не торопясь, вытер окровавленные губы.
– Я не смог их спасти…
Кровь ударила мне в голову:
– Как это случилось?
– Акиф умер, не приходя в сознание.
– А Расул?
– …
– Отвечай! – гаркнул я.
– Ты знаешь… Я поздно вмешался…
Только после мы узнали, что этот изверг Мкртыч ночью пробрался в помещение, где, видимо, без сознания валялись пленники, и, может быть, еще живым моим братьям отрезал головы. Пленные признались на допросе…
Краешком глаза я заметил, как у Хамзата блеснуло лезвие. Я его руку успел перехватить уже на лету.
– Возьми себя в руки. Я сам разберусь… Благодаря мне удалось разобраться с этими тварями. И был уговор – Ашота жизнь или смерть принадлежат мне. И пусть никто не вздумает его нарушить! – я с угрозой обратился больше к присутствующим, чем к Хамзату.
– Доверься мне, брат, – обнимая, прошептал ему в ухо.
– Какое благородство, – вдруг горестно усмехнулся Ашот. – Ты ведь всегда был благородный в отличие от меня, так ведь? Ведь это я предал тебя, присвоив твой дом и скот… Это, конечно, было низко. Но я это сделал. Я действительно уверился, что не может быть дружбы между турком или, как вас там – азербайджанцем, и армянином. Все глубоко запущено. Слишком много крови с глубин веков…
– Отец твой так не думал, когда проклял тебя за вероломство. И мой не думал, когда спасал отца твоего от медведя и делился хлебом и солью…
Ашот опустил голову.
– Меня волнует не скот и не дом, хотя до сих пор мы не можем оправиться, потеряв в одночасье все, что с трудом нажили. Почему ты воевал против народа, среди которого вырос, ты по-своему объяснил. Нам, азербайджанцам не надо было расслабляться, мы не раз сталкивались с вашим предательством. Но как ты мог допустить такой расправы с теми, с кем в детстве бегал по горам и лесам, купался в речке… – голос мой опять предательски задрожал, когда я вспомнил зверски убитых братьев…
Ашот тяжело и хрипло дышал и уже не вытирал сочившуюся кровь из разбитой губы. В полумраке его заросшее лицо напоминало красно-черное месиво. Мне вдруг показалось, что он действительно чувствует адские муки совести… Но я ошибался.
– Нечего давить на мою совесть… А ты разве мало наших уложил? Я же знаю, на что ты способен!
– Мы защищались! Это вы вероломно напали, не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков…
– А-а, брось… Мы на войне.