реагировать на проблемы граждан, – сохраняя серьезность и веселясь одними глазами, объявил Иваныч. – А теперь, хлопцы, все за работу. Дел по горло.
Вместо «по горло» шеф на самом деле употребил иное слово, но вся команда и так знала, что ментовские будни несут бездну хлопот и требуют от оперативников воли, смекалки и конечно, человеческой отзывчивости.
Именно с такими мыслями я и приступил к сегодняшнему дежурству.
– Саня, – позвал меня Иваныч. – Я отъеду. Что-то серьезное – сразу набирай меня.
Все разошлись со своими задачами, а я направляюсь в «дежурку». Вроде пока спокойно, но что-то непонятное скребло по душе. Надеюсь, без серьезных происшествий пройдет день, хотя такого в нашем деле – не бывает. Мы сами выбираем свой путь.
И дежурство, надо отдать должное моим внутренним просьбам, проходило более-менее нормально. Принял заявления по нескольким кражам, грабеж, драка, но «тяжеляка» (тяжких преступлений) не было. Хотя и понимаю – раскрой я по горячим следам «тяжеляк», здорово поднял бы собственный рейтинг в глазах Иваныча и ребят. Амбиций и тщеславия у меня, молодого и борзого опера, хватало.
* * * *
Он появился сразу после обеда. Худощавый, поджарый старик, или не старик, а мужик, повидавший жизнь – возраст его трудно определить, он напомнил мне моих университетских преподавателей. Очки и бородка придавали ему вид ученого-интеллектуала, накатавшего не одну научную работу, костюм был явно с прошлого столетия, а завершали портрет оранжевые башмаки, какие уж ни на ком не встретишь. Такой стиль я давно не видел. От визитера, зашедшего заявить о факте правонарушения, веяло тревогой, причем тревогой с уточнением…. Необычной.
Он окинул взглядом коридор отделения, словно еще раз врубаясь, куда он попал, убедился, что пришел по адресу, и, наконец, уставился в стеклянную будку «дежурки».
На меня.
Несколько месяцев работы в среде, где каждый день видишь человеческую беду в разных ее размерах. Да, беда и несчастье, как и ботинки, тоже имеют свой размер, величину боли, уровень горечи слез. Ты должен вникать, определять, сострадать, хотя по закаленным лицам старших оперов я понимал – они давно к любому размеру привыкли, и нечто незаурядное по тяжести и форме содеянного должно случиться, чтобы поменялись выражения этих самых лиц. Но одному навыку я уже обучился. Видя очередного заявителя, по его лицу я мог сосканировать, с каким размером он пришел.
Интеллигент был растерян и одновременно подавлен. Однако на «тяжеляк» не похоже. С таким не приходят, не тормозят разглядывать неказистый холл полицейского отделения, а звонят по телефону, дрожащим, сиплым или истеричным голосом сообщая о факте серьезной беды. Что у тебя, дидуля? Украли бумажник? Портфель? Телефон? По твоему виду будто лишили миллионного состояния. Хотя на владельца такого интеллигент явно не был похож.
– Позвольте обратиться, – донесся до меня взволнованный, с тоном откровения, голос.
– Слушаю вас, – спокойно отвечаю я.
Мужик