Магнус не выучат слова назубок, как катехизис перед конфирмацией. Он говорил об этом с такой не свойственной ему серьезностью, что друзьям оставалось только согласиться. Никому не хотелось, чтобы их разорвали оживший покойник или его корова.
Так, в школьной трапезной, и началось их обучение. Проходило оно между занятиями, в укромных местах, скрытых от глаз учителей и других школяров. Даже во время богослужений не гимны и не исповедь занимали головы сообщников. Эйрик настаивал, что ведовские слова должны влезть им под кожу, пропитать волосы до самых корней, искусать их языки – так, чтобы ни одного звука не потерялось даже в минуты самого сильного страха. Трое друзей повторяли их снова и снова: и раздеваясь, и лежа на узкой кровати, слишком тесной для них, и засыпая, и просыпаясь.
Магнусу ученичество давалось проще. Руны и гальдраставы он резал аккуратнее, не упуская ни единой черточки. Память у него работала лучше, а ум был более склонен к ведовству, нежели у медлительного и основательного Боуги. Тот запоминал гальды с трудом, зато они никогда не вылетали у него из головы. Он чем-то напоминал дерево с упрямой жесткой корой: вырезать на ней что-то непросто, зато надпись не сойдет и через столетие.
Эйрик был терпеливым учителем: поправлял, напоминал, мягко возвращал друзей к их задумке, стоило им отвлечься. Условие он поставил лишь одно: Боуги и Магнус должны отдаваться обучению без остатка, как некогда он сам. Поднять покойника – не шутки. Это не приворот и не наведение морока. Если что-то пойдет не так, всем конец.
К субботе похолодало. Ночью Магнус трясся и стучал зубами. Чтобы другу было теплее, Эйрик с Боуги укрыли его вторым шерстяным одеялом и перетащили жаровню поближе к кровати. Засыпая, Магнус продолжал бормотать ведовские слова, и во сне они снова и снова воскресали у него на губах.
В октябре светает поздно. По утрам служанки приходили будить юношей, подсвечивая себе дорогу фитилями, смазанными ворванью. Эти маленькие, дрожащие на сквозняках огоньки подсказывали семинаристам, что пора собираться на утреннюю молитву. Сами служанки вставали еще раньше, так что вид сонных, лохматых парней, из последних сил цепляющихся за свои одеяла, приводил их в веселое расположение духа. Одна из девушек, смущаясь, протянула Магнусу вязаные варежки. Последние дни его душил кашель, и Эйрика это настораживало. Он беспокоился не столько о здоровье друга – на Магнуса каждую зиму нападала такая хворь, – сколько о том, сумеет ли он не сбиться на заговоре.
Магнус принял подарок с благодарностью. Под штаны он надел теплые чулки, а на голову натянул шапку. Эйрик же красовался в плаще с металлическими пуговицами и кожаных перчатках, над чем Боуги посмеивался. Все знали, что господин епископ Бриньоульв Свейнссон такой роскоши не одобряет и выговора за щегольство не избежать. Но Эйрик учился прилежно, языки и арифметику схватывал на лету, и голос у него, когда он пел гимны, звучал, как у ангела, а потому ему многое сходило с рук.
Целый день молодые люди места