Лена скрылась в приемной, а Вика подумала о том, что наводить мосты с дочерью было едва ли не так же поздно, как и с мужем.
3
– Как прошел день? – Жена открыла глаза и обняла прилегшего рядом Бориса.
– Как обычно, Манюнь. – Он клюнул вздернутый нос, и тот удовлетворенно отвернулся, сонно запыхтев и подставив его губам коротко стриженный затылок.
Борис слегка поморщился. Ему нравились длинные волосы, но Маша решительно сказала: «Надоело, Борюнь», – и практически побрилась. Да нет, ей, в общем, очень даже шло. Крупные глаза теперь казались глазищами, а стройная, почти детская фигурка смотрелась особенно трогательно и беззащитно. Наверное, из-за того, что открылась тонюсенькая, цыплячья шея. В общем, все это тоже нравилось Борису в какой-то степени, но все-таки не в той, в которой нравились шикарные Машины каштановые волосы, ниспадавшие красивыми волнами до самых лопаток. Но это они по вечерам ниспадали, а до этого их приходилось стягивать под резиновой шапочкой, а на соревнованиях нещадно сдабривать желатином, чтобы, не дай бог, ни один выбившийся волосок не испортил команде удачного выступления. Развалившийся костюм или прическа понижают оценки во многих видах спорта. И синхронное плавание не исключение.
Конечно, Манюня устала. Особенно после того, как пробилась в сборную. Теперь соревнования чаще, а спрос строже. Тем более не навсегда же это все…
– Ты же понимаешь, – сказала она мужу, – это скоро закончится.
Борис был старше Манюни и опытнее, и он понимал, что «это» не закончится никогда. Волосы, конечно, отрастут, но синхронное плавание из жизни Манюни не исчезнет. Она была ненормальной, одержимой, буквально сумасшедшей во всем, что касалось работы. Впрочем, такой же, как и он. Они были прекрасной парой. Он не умел плавать, а она никогда не ела то великолепие, что он готовил.
– Ты – змей-искуситель! – Она втягивала носом божественный аромат и героически открывала очередную бутылку кефира.
А он… он выбрасывал шедевры в помойку. Есть одному было невкусно, и почему-то вспоминалось, как лет пятнадцать назад они с первой женой уминали на ужин утку в апельсиновом соусе и сковородку жареной картошки, а потом еще и закусывали это хулиганство домашним мороженым. И никто не думал о фигуре, а если и думал, то вслух не говорил. Вслух всегда были только похвалы и восторги:
– Быть тебе, Борька, шефом, помяни мое слово!
Или:
– Умру за столом, но слопаю последний кусочек.
А вот любимое:
– За твою стряпню, Анохин, я бы продала душу.
Потом, уже перед самым разводом, он скажет, что «врать некрасиво, потому что душу она продала уже давно, и, видимо, отнюдь не любимому мужу». Но это не меняет сути. Первая жена не просто ценила, а умела разделить его страсть:
– Ты сюда что-то добавил новенькое, правда? – Она шумно втягивала воздух, а он смеялся, глядя на смешно вздрагивающие крылья ее изящного носика. – Нет, Борька, точно, тут что-то не так, как обычно, я же чувствую.
Она осторожно и сосредоточенно