не было аппетита. При одной мысли о том, что всего лишь минуту, всего лишь час назад у нас была семья – жена, муж… и вдруг разом все исчезло»[89].
Некоторые кончали самоубийством после первых дней, другие продолжали цепляться за жизнь. Однако отсутствие надежды превращало ее в существование и фактическое выживание, что означало жить только сегодняшним днем. Сама обстановка лагеря вела к извращенному пониманию жизни. Так, каждый новый эшелон означал не только тысячи отправленных в газовые камеры, но и их вещи и – главное! – продовольствие, которое можно тайком урвать и продлить существование. И одновременно, как признавался Я. Верник, «я научился смотреть на каждого живого как на труп, которым он станет в ближайшем будущем. Я его оценивал своим взглядом, думал о его весе, кто его потащит в могилу и сколько он при этом получит нагаек» (с. 171).
Хотя Треблинка была пространством тотального террора, будет неверным говорить, что он оборачивался тотальным контролем. Прежде всего это связано с тем обстоятельством, что классический концлагерь СС предназначался именно для регулярной эксплуатации и контроля человеческих ресурсов, в то время как усилия членов «СС-зондеркоманды Треблинка» уходили на поддержание конвейера уничтожения и ограбления депортируемых, а узники рассматривались лишь как «живые трупы», чья смерть волею судеб была ненадолго отсрочена. Потому и устройство этого лагеря смерти хоть и было слепком с классического концлагеря, но отличалось в сторону упрощения: здесь отсутствовала разветвленная структура администрации, узники не направлялись на карантин, не сдавались внаем другим предприятиям, не носили одинаковые робы, до определенного времени им не брили голову и не присваивали номера. Как и в Собиборе, заключенные постоянно находились в гражданской одежде, оставшейся от убитых, и могли менять ее по мере надобности. Ночью их хоть и запирали в бараке, они, как показывают воспоминания, пусть и с соблюдением предосторожностей, могли общаться друг с другом.
Другой вопрос связан с питанием. Описанные выше нормы фактически означали голодную мучительную смерть, однако сами узники находили в вещах людей, отправленных в газовые камеры, различные съестные припасы, которые официально запрещалось брать, но именно благодаря им оставленные в живых и могли поддерживать свое существование. С. Вилленберг подробно рассказывал, как после отбоя в бараках они ужинали этими продуктами: «Другие, и я в том числе, достали пустые банки из-под консервов, которые использовали здесь как печки. В верхней части банки вырезали три треугольных отверстия и вставляли в ведро свечи, ватные фитили и поджигали их. На эти плитки мы ставили глиняные горшки, которые нам дали старожилы барака, и в них мы варили смесь хлопьев какао, сахара и жира, и это была единственная наша еда в течение этого дня» (с. 218–219). С большой долей вероятности можно предположить, что администрация была в курсе этих альтернативных методов снабжения и не проявляла рвения воспрепятствовать им. Неудивительно, что в начале 1943 г.,