и элегантностью туалетов. Когда мистер Скэддемор первый раз увидел свою соседку, он принял ее за какую-нибудь графиню. Со временем он узнал, что известна она была под именем мадам Зефирин, и, каким бы ни было ее положение в жизни, к дворянскому сословию оно не имело никакого отношения. Мадам Зефирин, быть может, в надежде очаровать юного американца, встречаясь с ним на лестнице, каждый раз замедляла шаг, вежливо кивала и произносила два-три слова приветствия, неизменно сопровождавшиеся проникновенным взглядом черных глаз, после чего исчезала в шуршании шелка, приоткрыв напоследок изящную стопу и лодыжку. Однако сии авансы не только не подталкивали мистера Скэддемора к каким-либо решительным действиям, но даже, напротив, ввергали его в глубины уныния и застенчивости. Она несколько раз наведывалась к нему за огнем или для того, чтобы извиниться за вымышленные шалости своего пуделя, но в присутствии существа столь возвышенного рот его утрачивал способность открываться, все известные ему французские слова в один миг вылетали у него из головы, и он мог только стоять и, не сводя с нее глаз, мямлить что-то невразумительное до тех пор, пока она не уходила. Эфемерность их отношений никоим образом не мешала ему выставлять себя в самом выгодном и даже неожиданном свете, когда он оставался в безопасной мужской компании.
Комнату с другой стороны (а в гостинице на каждом этаже было всего три номера) занимал пожилой доктор – англичанин, пользовавшийся довольно сомнительной репутацией. Доктору Ноэлю – именно так его звали – некогда пришлось покинуть Лондон, где он имел весьма солидную и постоянно растущую практику. Поговаривали, что инициатором этой смены декораций выступила лондонская полиция. По крайней мере, теперь жизнь этого господина, в свое время занимавшего достаточно высокое положение в обществе, была очень простой и одинокой. Большую часть своего времени он посвящал изучению наук. Мистер Скэддемор познакомился с ним, и эту пару можно было частенько видеть в ресторане напротив гостиницы за скромным обедом.
За Сайласом Кью Скэддемором водились кое-какие грешки, и скромность его не мешала им проявляться в самых разных, порой весьма сомнительных формах. Главным из них было любопытство. Он собирал все сплетни и пересуды; его интерес к жизни, в особенности к тем ее сторонам, в которых он не имел собственного опыта, граничил со страстью. Разговор с ним порой напоминал допрос, и расспросы его были столь же настойчивы, сколь и бестактны. Несколько раз видели, как он, относя по чьей-то просьбе письмо на почту, взвешивал его на ладони, крутил туда-сюда и внимательнейшим образом изучал адрес, а когда ему случилось заметить трещину в стене между его номером и комнатой мадам Зефирин, он, вместо того чтобы заделать прореху, увеличил ее и придал ей более удобную форму, чтобы иметь возможность подсматривать за соседкой.
Однажды, в конце марта, поддавшись очередному приступу любопытства, он расширил дыру еще больше, чтобы видеть другой угол комнаты. В тот вечер, когда Сайлас, как обычно,