окурок бросил и отыскал старую дырку в таком же старом заборе. «А что они мне сделают?! – билось в висках. – Высмеют? Ну и пусть! Все равно все село надо мной смеется – немец-несчастье. Да и она! И она сама насмехается. Это ж надо – замуж выскочила, на улицу с муженьком выперлась, а сама передо мной намысто по груди катает. Сумасшедшая, не иначе. Чего хочет? И зачем окно открыла? Для меня? Да нет! Скорее всего, хочет Лешеньке своему показать, какой у нее верный раб есть, какую она себе прихоть завела было лет сто назад. Скорее всего. А я… А мне все равно. Мне вот просто интересно, зачем Маруська окно открыла. Издалека погляжу и пойду. Нет у меня времени в чужие окна долго заглядывать. Мне еще это… еще нужно успеть утопиться».
До окна – метра три, не меньше. Темно, хоть глаз выколи. Ничего не видно. Степка подкрался к раскидистой вишне, спрятался за нее и осторожно выглянул – никого. Потоптался минуту-другую. Только из-за вишни вышел, слышит – мужик захрапел. Да так душевно захрапел, что аж стекла в окнах задрожали. «Лешка, кто ж еще», – подумал Степка и уже было сделал шаг к дырке в заборе, как увидел Марусю: из окна во двор наклонилась, словно высматривает кого-то – и намысто коралловое с шеи свисает.
– А чего это ты не спишь, Маруся? Вон ночь на дворе. Еще не наигралась с молодым своим или уже ухайдокала его до ручки? – не то прохрипел, не то простонал.
– Да смотрю, немец куда-то по ночи чешет. Дай, думаю, спрошу, куда собрался?
– А пойду утоплюсь, – сказал Степка.
– А меня на кого? – Спину выровняла, подбородок – выше.
– Да на него! – мотнул головой в сторону комнатки.
– Так хоть заскочи попрощаться, – говорит вроде бы и серьезно, а немцу – один смех в ее голосе.
– Так когда?
– Так сейчас! – И вот вроде бы серьезно снова, а немцу хохот слышится. Рассвирепел: издевается румынка, даже умереть спокойно не дает.
– Смотри, Маруська! – прошептал люто. – Сама напросилась. Вот сейчас в окно влезу, назад не выпихнешь!
– И с чего бы это я тебя выпихивала? – снова серьезно.
Степка враз остыл, голова кругом, ноги слабые, и плакать хочется.
– Слышь… Маруся… Конец нам. Конец… Ты теперь замужняя стала.
Рот рукой прикрыла, рассмеялась тихо.
– Ох и болтливым ты стал…
– Да как же мы… В комнате этот, твой… спит.
– А я не сплю. – Наклонилась, приказала: – Давай уже…
Немец обо всем забыл. Забралася на подоконник и спустя миг исчез в открытом окне. И за этот миг таким героем себя почувствовал – словно вместо Гагарина в космос слетал. А в комнатку прыгнул – мама родная! На кровати Лешка храпит, у окна Маруся в одной сорочке с намыстом на шее, и вот между ними – он, как кизяк в проруби.
Закрутился на одном месте.
– Да… пойду, наверное, – шепчет и голоса своего не слышит.
Маруся улыбнулась, шагнула к Степке, закрыла ему рот поцелуем. Оторвалась. На Лешку кивнула.
– И ты бы меня на него покинул?
– Сама на него бросилась, – ответил горько.
– Чтобы