угрозе.
– Я хочу отомстить, – повторил он. – Я знаю гораздо больше, чем он думает… Я все скажу.
Но раненый переоценил свои силы. Ярость на мгновение придала ему энергии, но ценой жизни, едва теплившейся в нем. Он хотел продолжить, но не смог. Он дважды открывал рот, но из его груди вырывался лишь приглушенный крик бессильного бешенства.
Это было последним проявлением его способности трезво мыслить. Кровавая пена выступила на губах, глаза закатились, тело напряглось. Он несколько раз судорожно вздрогнул и упал на пол.
– Все кончено, – прошептал Жевроль.
– Вовсе нет, – возразил молодой полицейский, вмешательство которого оказалось столь полезным. – Но он не протянет и десяти минут… Бедолага!.. Он ничего не скажет.
Инспектор Сыскной полиции выпрямился, очень спокойно, как если бы присутствовал при самой заурядной сцене, и стряхнул пыль со своих брюк.
– Ладно!.. – сказал он. – Мы все равно узнаем то, что хотим знать. Этот парень – служивый, а на пуговицах шинели есть номер его полка!..
Молодой полицейский едва заметно улыбнулся.
– Я думаю, что вы ошибаетесь, Генерал, – сказал он.
– Однако…
– Да. Понимаю… Увидев его в военной форме, вы предположили… Так вот… Нет. Этот несчастный – не солдат. И я могу немедленно доказать вам это… Посмотрите, подстрижен ли он бобриком, как того требует устав? Где вы видели служивых, у которых волосы спадают на плечи?
Подобное возражение повергло Жевроля в замешательство, но он быстро оправился.
– Неужели ты думаешь, – накинулся он на молодого полицейского, – что я слепой? Я тоже это заметил, но сказал себе: вот парень, который воспользовался отпуском, чтобы не ходить к цирюльнику.
– Если только…
Но Жевроль не терпел возражений.
– Хватит болтать!.. – прикрикнул он. – Мы все равно узнаем, что тут произошло. Мамаша Шюпен-то не померла, эта чертовка!
С этими словами инспектор Сыскной полиции направился к старухе, сидевшей на лестнице. С тех пор как в помещение вошел патруль, она не вымолвила ни единого слова, не сделала ни одного движения. Она даже не взглянула на полицейских. Она просто продолжала стонать.
Жевроль проворно сдернул передник, которым старуха накрыла голову, и она предстала такой, какой ее сделали годы, беспутство, нищета, реки водки и смородинного ликера: сморщенной, усохшей, беззубой, с красными глазами – словом, кожа да кости, такая же желтая и сухая, как старый пергамент.
– Давай, поднимайся!.. – велел ей инспектор. – Твои стенания тут никого не трогают. Тебя надо бы как следует отстегать за то, что ты добавляешь в напитки отвратительные снадобья, от которых у пьяниц воспаляются мозги.
Старуха обвела помещение своими маленькими красными глазами и запричитала:
– Какое несчастье!.. – стонала она. – Что теперь со мной будет? Все сломано, разбито! Я разорена…
Казалось, она расстроилась только из-за разбитой посуды.
– Хватит! – оборвал ее Жевроль. – Почему возникла драка?
– Увы!..