дальнему углу забора, ограждавшего лагерь, где никого не было.
Шерхан нервно пытался закурить за сторожкой. Благо, сторож лагеря дрых сном младенца и не слышал бесконечных чирканий спичек.
Сталик так и не смог трясущимися руками зажечь спичку и бросил коробок.
Кузя, с импортной зажигалкой, которую ему, от своих щедрот, отвалил Сталик, протянул зажжённый огонёк к сигарете друга. Парни покурили, побросали окурки в траву и молча ушли.
Возле сторожки остались только девчонки. Им так много надо было сказать друг другу.
Но! Фффух! Полыхнул угол дряхлой деревянной постройки. Это загорелась сухая трава, в которую упали окурки и спички раздосадованных Сталика и Кузи.
Сторож спал. А сторожка горела. Ворона и Вика, не сговариваясь, полезли в узенькое окно и потащили, слава богу субтильного, сторожа, сквозь дым, к подоконнику.
Когда пожар был потушен прибежавшими с огнетушителями вожатыми, то сторож, оказавшийся, невесть как, в ближайшем лесочке не мог ничего никому толком объяснить. А только, икая, поминал двух прокопчённых чертенят, схвативших его и отволокших по кочкам куда-то в ад.
Ворона и Вика сидели на сосне в секретном «Гнезде» и хохотали. Они уже закопали пропахшую дымом одежду под трухлявым пнём и смыли сажу с лиц, когда купались в речке.
У Вороны в «гнезде» были припрятаны два, совсем уж драных, платья «на всякий пожарный случай».
Ха! Случай и впрямь, оказался пожарным.
В эти самые платья наши спасительницы сторожа и переоделись.
– Ух! Что же сейчас будет?! – Вика делала большие глаза, в очередной раз смакуя их огненное приключение, и всплёскивала руками.
Ворона. Да она просто была счастлива.
Найти, наконец, после бесконечно-тягучего одиночества, Настоящего Друга – это так… так… Обалденно! Светка никогда не врала, а особенно, самой себе.
***
– Знаешь, на выходных будет дискотека. – Вика собрала землянику в горсть и намазала себе губы алой мякотью, на вроде губной помады. – Светка, я хочу дать тебе своё платье, ну помнишь, то белое. И мы с тобой пойдём танцевать. А?
Ворона остановилась как вкопанная. Левая бровь еë нехорошо дёрнулась. Глаза сощурились и стали злыми и колючими. А рот, перемазанный земляникой и черникой, превратился в тоненькую нитку.
Вика хлопала ресницами и не понимала Светкиной такой скорой и нехорошей перемены. Только что они тайком вылезали за территорию и объедались ягодами, болтали обо всём и ни о чëм, хохотали, и вдруг Ворона ощетинилась, стала чужой, дурной.
И… из Вороны полилось, посыпалось. За все эти годы, что она молча носила всевозможные обноски. Как она рыдала в подушку, а наутро шла в школу в обтёрханной шубейке или обстуканных ботинках, в растянутой кофте или в заштопанном платье.
Вика, обескураженная и опечаленная всем этим, опустилась на пенёк и заплакала.
Так ей стало Ворону жалко, и план свой на дискотеку, тоже