а то я со вчера горячего не видела!
Значит, Лёва ел со мной суп.
– Какой суп?
– Ой, – она отмахнулась рукой, а во второй зажала пакет с морковью, – да я ж вам борщ готовила. Вы меня просите постоянно, но нельзя же столько свеклы есть. Вам и мясо надо. Сейчас такое рагу сделаю – о борще забудете.
Ладно, Лера. Я ел борщ с Левой. А ты моя сиделка. Моя сиделка. А со своим мужиком ты тоже говоришь так, будто бы он совсем тупой? Это же профессиональная деформация.
– Лёва – ваш внук, – ранила и убила. Лера сказала это так, будто бы ничего не случилось, будто бы она говорила так… не в первый раз.
– Я знаю, – я не знал.
– Георгий Владимирович, – Лера резала проворно, овощи мгновенно превращались в кубики, – что вы вчера делали?
– Да как всегда, – Лер, что я тебе сделал, чтобы ты меня так пытала? Впрочем, я могу спросить у нее кое-что важное: – Ты не знаешь, что это за мешок со всяким мусором?
– Тот, в котором проволочное кольцо, пять перьев, коробочка и… – она закончила, миг постояв в ступоре, – часы? Вы про него?
– Да, – точно эта дура подкладывала.
– Господи, а вы ж его никуда не дели? Это о вашей жене память, – Лера полезла в морозильник, откуда достала такой же ровный, кубический кусок мяса. Точно «матрешкиных» рук дело.
– Как жены? – я опустился на стул, спугнув муху. Рука покоилась на сердце, ожидая остановки. Жена! Жена – это же такой человек. Такой! Почему память о ней больше похожа на остатки в ведре из-под раковины, чем на… А что вообще должно напоминать о жене? И где она?
– Она умерла, – Лера, окинув меня взглядом, выключила чайник. В чертах ее лица читалась все та же серьезность, но теперь проступала и грусть. Но явно не по моей супруге, нет, «матрешка» знала что-то еще и недоговаривала. Сволочь!
Я не должен ей верить. Кто она мне? Притвориться-то каждый может! И не проверить ведь, вдруг и Лёвы нет, а суп я сам весь сожрал.
– Часы – это ее подарок вам на первые тридцать лет свадьбы. Кольцо из проволоки вы подарили ей в годы студенчества, когда вас отчислили и забрали в армию. Потом подарили другое кольцо, но потеряли его, – тут она вновь осеклась, видимо, советуясь с разумом и решая, что стоило сказать, а что – нет. – Перья вы однажды выдернули с ее боа, когда уже все это на базарах и в магазинах появилось.
Лера была страшной. Не потому, что непривлекательная, а потому что так спокойно говорила. Или же… тут аж застонать захотелось. Нет! Она не может говорить это в тысячный раз, с чего бы? Я же не совсем развалина, чтобы за мной бегали.
– Сколько… – я себя не узнавал в этом беспомощном тоне, – сколько раз вы говорили мне об этом?
– Не знаю, – в одной из чашек она размешала две ложки сахара, а вторую оставила пустой. Даже это обо мне знает, черт побери!
– Мы обычно храним этот мешок в шкафу, но иногда вы его достаете сами или Лёва забывает убрать, – в словах ее впервые прозвучала ласка. Только не ко мне, а к Лёве, кем бы он ни был.
Кем он ей был?
– И что же с женой