как башмаки, которые давно не носил и вот надел снова.
Дверь открылась со знакомым скрипом. Герберт шагнул за порог и замер. Что-то было не так. Точнее, все было не так.
Свет, тепло, уют, запах еды, радостные лица жены и дочки – вот то, что он ожидал. Но в доме было темно и сыро. Несло плесенью. Как будто здесь никто не жил.
Герберт стоял и озирался. Вдруг сбоку ему почудилось движение – и он среагировал мгновенно, повернулся, сгруппировался, напружинил колени. Готовый защищаться, ударить или бежать. Из полумрака выплыло лицо Амелии – и у него отлегло.
Он раскрыл руки, принимая жену в объятия. И вновь – вместо живого, мягкого и теплого он как будто обхватил руками труп. Мерзлый, задеревеневший труп.
Он усадил жену. Зажег лампу. И уже на свету рассмотрел ее лицо. Словно бы застывшее маской, неживое, с выплаканными досуха глазами и черной трещиной рта.
– Что случилось? – спросил он.
– Случилось, – эхом прошелестела она.
И едва она раскрыла рот, он увидел. Увидел разорванные губы и голые искалеченные десны. Увидел – и начал догадываться.
Хотелось зажмуриться. И ничего не понимать.
– Что с тобой сделали? Кто? – спросил он.
Амелия молчала. Ее глаза словно блуждали в тумане.
Он ведь и так знал, кто. И, похоже, знал, что именно они сделали с его женой. Оставался лишь один вопрос, действительно важный:
– Где Элис?
Она молчала еще несколько мгновений, но все-таки не выдержала. Лицо сморщилось, плечи затряслись в рыданиях. Слез не осталось. Слез не осталось давно.
Амелия достала листок, положила его на стол и подтолкнула к Герберту. Тот взял и расправил его. Дорогая бумага. Незнакомый изящный почерк. Адрес. Где-то в Саутгемптоне. Недалеко. Пешком – день пути, не больше.
Он хорошо помнил, кто был из Саутгемптона. Полковник Мортон.
– Она ему не нужна, Герберт. Они так и сказали. Сказали, ему нужен ты.
Герберт почувствовал, как плечи наливаются тяжестью, как будто сверху на него наваливался огромный невидимый камень.
– Ему нужен ты. Они сказали, ты что-то забрал у него. Украл…
Ее голос шелестел. Слова выходили неуклюжими, как будто она разучилась говорить. Но она спешила, торопилась сказать. Сказать все, чтобы тяжесть на плечах Герберта стала нестерпимой.
– Они ждут тебя. Он ждет тебя. Сказали – придет Герберт Освальд, придет сам, принесет то, что забрал, – и они вернут мою девочку. Вернут Элис. Вернут, понимаешь?
Она наклонилась, заглянула ему в лицо, снизу вверх, с надеждой, с мольбой. Он вдруг заметил, как постарело ее лицо, как на лбу поселились морщины, под глазами залегла тьма, а волосы будто припорошило солью.
Он закрыл лицо руками. Зажмурился наконец. И глухо сказал:
– Я пойду туда. Завтра с утра.
Атлантика была неспокойна. Огромные свинцовые волны катили угрюмо и непреклонно, лишь слегка морщась от едкого дождика, зарядившего на неделю. Мокрый гафель подрагивал от порывов ветра, надувающего