с которыми мне предстояло пересекаться очень даже тесно. Мой кровник, маг Исихор, которому я воздал по заслугам в ответ на мое избиение, не мог не вернуться. Пусть вернется он уже и под другим именем, и позже, и в другом обличье, что было точно еще более худшим для меня, поскольку маг, одержимый жаждой мести, сделавший выводы из своего поражения, точно не собирался оставлять меня в покое до самой своей смерти. Вместо убывшего Исихора вошли в дело и Фабий, и Инуфим, и другие лица из княжеского окружения, которые, как и сам князь, жаждали одного: такую силищу, как я, поставить себе на служение в самые короткие сроки. Вот под этим девизом и разворачивалась вся моя дальнейшая жизнь на протяжении даже не лет. Моя же задача состояла в том, чтобы не дать себя захомутать, на шею взгромоздить ярмо, кому-либо усесться на нее да погонять. Это во что бы то ни стало хотелось сделать самым разным лицам.
Простодушен и наивен я был в те годы. Должной взрослости и ответственности, а главное бдительности, у меня не было, как и опыта того, как себя правильно в новой для себя среде вести. Если бы не Кудес, не Добросвет, не Свитень, не Добронрав и другие волхвы, я бы, скорее всего, стал постепенно исполнителем чужой воли, а так жизнь моя сложилась по-иному. Жизнь реального Ильи, которого молва наречет Муромцем, – одно сплошное приключение. Здесь, если не вести рассказ об обычаях и об укладе, об особенностях празднования, о событиях, то выходит только лишь описание поединков и тренировок. По-иному в молодые годы я не жил. В противном случае я попросту не выжил бы, поскольку от меня требовалось в дальнейшем, после двух выигрышей в состязаниях, гораздо большее: всегда быть в форме, быть готовым на правильное действие. А это потомки – уже искусство жить так, и учишься ты этому всю жизнь.
В самом начале зимы, когда я уже совсем приободрился так, что начал и более тяжелые колоды приподнимать, да на них умильно смотреть, как на лучших друзей, пожаловал к нам с визитом Варгун. В то время как раз зимушка проявила свой нрав и характер, подбросив снежка, побелив окружающий мир, сковав первым ледком лужи и небольшие ручейки, стоящую воду. Изо рта валил пар, а на сердце, когда я выходил из избы, была радость. Я, широко раскрыв глаза, смотрел на белу зимушку, которая как раз вовремя, может, чуть раньше обычного, пожаловала в наши края. Любил я ее покров снежный да морозный, любил ощущать силу и лёгкий холод во всем теле. По сердцу мне была зима. Люблю я ее и сейчас, хоть и мороз в преклонных годах заставляет кутаться в меха. Тогда же мне все было нипочём. В одной рубахе выходил во двор и широко усмехался, глядя на белое безмолвие.
– Илюша, – слышался иногда голос Кудеса, который в то время, пока я выздоравливал, неизменно был рядом со мной, – ты бы оделся. Холодно. Хватит удаль молодецкую показывать.
Кудеса я безмерно уважал. Этот мужчина, на возраст которому можно было от силы дать лет пятьдесят, был прост в общении, никогда ничего лишнего не говорил, был силен и, что самое главное, умел всегда вовремя появляться и говорить, что необходимо. Может, борода слегка старила волхва, но из-под густых бровей смотрели