rel="nofollow" href="#n_39" type="note">[39] очень сильно повлиял на двух поэтов, которых он, Бернард, горячо любит: на Эшбери[40], пользующегося заслуженной славой, и на мало кому известного Бронка. Эшбери, сказал Бернард, пишет в цвете, а у Бронка стихи черно-белые; Эшбери унаследовал сочность поэзии Стивенса, тогда как Бронк снял с нее роскошные одежды, он словно бы перевел Стивенса, уложив его в рамки ограниченного словаря. В результате поэзия Бронка соединяет в себе философскую весомость с почти аутистской языковой простотой. Это сочетание, должен признаться, особого впечатления на меня никогда не производило; я прочел все его книги из чувства долга, но глубина такого рода обычно казалась мне скучной или неубедительной. Однако теперь, найдя на одной из полок избранные стихи Бронка и открыв томик в случайном месте, я наконец ощутил его силу, она обрела для меня реальность:
В середине лета
Зеленый мир, зеленое углублено контрастом
со светло-голубым. И вспоминаются холсты
с манящими пейзажами, которые видны
сквозь тихое окно за безмятежным
лицом позирующей, с дальними пейзажами
за ней, сидящей безмятежно,
и точно из немыслимого зеркала, лицом от нас,
людская безмятежность смотрит на зеленый мир,
который смотрит на ее лицо. Гляди,
здесь это место, эта зелень,
контрастом с небом углубленная. Здесь воздух
и ягоден, и свеж, и сладок.
Тепло. Мы здесь. Мы здесь.
Пусть это тоже будет на бумаге,
Пусть будет с тем же правом, что картины зверств.
Земля прекрасна поверх всех перемен.
Этот-то сборник я и принес в больницу на следующее утро, помимо салата с киноа и сушеных манго для Натали. Едва я вошел в лифт, как двери за мной закрылись, я нажал седьмой этаж, но цифра не зажглась. Тем не менее лифт начал подниматься, останавливаясь на каждом этаже. Я был в лифте один, и его странное поведение действовало мне на нервы, поэтому я вышел на четвертом этаже и двинулся дальше пешком. Позже я узнал, что это субботний лифт, работающий автоматически, чтобы правоверные евреи могли воздерживаться от использования электрических переключателей в Шабат.
В больничной койке Бернард выглядел крохотным, его шея была в ортезе, но при этом он выглядел самим собой; он сожалеет, сразу сказал он мне хриплым из-за травмы гортани голосом, что медицинские дела не позволили ему прочесть мой роман. В палате пахло, как обычно пахнет в больничных палатах, дезинфектантом и мочой, но в остальном там было нормально. Бумажная занавеска отделяла нас от другого пациента, который, похоже, спал.
Я развлекал Натали и Бернарда, стараясь не обращать внимания на пиканье приборов, к которым он был подключен, комическим рассказом о моем вчерашнем смятении из-за выбора книги; я знал, сказал я им, что это была проверка с их стороны. Когда я вручил им Бронка, у меня создалось впечатление, что Натали тронута, что это удачный