нам бояться нечего – чай, не первый год знаем, почитай, со всей станицей покумился – не выдаст он», – басил Омельченко.
Слышал еще Андрей, как зазвенел звонок, и кто-то вошел в лавку. По голосу он узнал Кривоносова.
«Здорово були, казаки, то есть, бишь, таперича граждане, – поздоровался он, и затем сказал: – Ну-ка, хозяйка, налей мне стакашек».
«Ну, голова, как дела?» – спросил Омельченко.
Кривоносов вполголоса ответил:
«Дела, как дела. Наши части занимают исходное; положение. Ждем приказа от нашего казацкого правительства из Моздока. Намедни в наш Ревком с тайным письмом приезжали. Вы только, казаки, поменьше болтайте, а то выпьете на грош, а языком выболтаете на руль. Знаете, как деды учили – ешь пирог с грибами, а держи язык за зубами… Ну, я пойду».
Кривоносов ушел.
Омельченко заспорил с хозяйкой. Кривоносиха кипятилась:
«Вот, видишь, на стене мелом 16 шкаликов написано, да долга за тобой за 2. Всего, значит, 18».
Омельченко уверял, что в последний раз он расплатился окончательно. Сегодня он выпил всего десяток, да четырьмя шкаликами потчевал Шевченко. Долго спорила Кривоносиха с Омельченко, наконец, казак сказал: «Плачу за 16» и вышел.
Андрей решил на. следующий день, после работы, пойти в штаб, к товарищу Гикало, которого давно знал по работе на заводе, и рассказать обо всем.
Кривоносов между тем пошел в Грозненский станичный военно-революционный комитет. Высокого роста, с большой седой бородой, Кривоносов производил внушительное впечатление. Он несколько трехлетий до революции выбирался станичным атаманом, служил на действительной службе в Питере урядником, очень гордился этим и носил всегда синюю черкеску с галунами и красный бешмет, а в парадные дни – красную черкеску и белый бешмет. В станице Кривоносов слыл за богача, – не жалел водки и вина, когда станичное общество выбирало его в атаманы, а затем после свержений царизма – председатели станичного военревкома. Он жил в большой, крытой железом, хате, неподалеку от двора, где была его ланка, и снимал половину Андрей с семьей.
Военревком помещался в здании старого станичного правления. Там, несмотря, на неприсутственное время, была толчея. Все смолкло, когда вошел председатель:
«Здорово були, станичники!» – проговорил он.
«Здравствуй, атаман!» – отвечали казаки.
Они по прежнем у величали председателя ревкома атаманом, хотя атаманство было официально уже упразднено волей делегатских съездов трудовых народов Терской области. Кривоносов вызвал своего, заместителя и верного соратника, юркого, с трясущейся рыжей бородкой и красными с перепоя глазами, казака Черноусенко. Оба вышли на улицу, прошли несколько шагов, оглянулись и, видя, что никто не следит за ними, остановились. Первым заговорил Черноусенко:
«Есть вести от наших и первостатейной важности!». «Говори!».
«Здесь не расскажешь, надобно совет держать».
Кривоносов приказал немедленно собрать членов ревкома.
«Только того, Чеботарева, не надо. Он, брат, и нашим и вашим виляет…