никакого снисхождения. Мы, считают все эти святоши, недостойны уважения, поскольку не можем ценить его и готовы воспринимать что-либо только под угрозой силы. Они говорят…[1]
– Отец, а мы действительно такие?
– Сынок, в таких они хотят нас превратить.
– Но вы же молитесь каждый день, и когда умерла мать…
– Мы молимся Святой Деве, сынок, – перебил его старик. – Она не имеет ничего общего с монахами и священниками. В нее можно верить, не сомневаясь ни секунды.
Бернату Эстаньолу хотелось бы так же облокачиваться на подоконник по утрам и разговаривать со своей молодой женой – рассказывать ей то, что рассказал ему отец, и вместе с ней смотреть на поля…
В оставшиеся дни сентября и в продолжение всего октября Бернат запрягал пару волов и обрабатывал поля, срывая и поднимая твердую корку, покрывшую их, чтобы солнце, воздух и удобрения обновляли землю.
Затем с помощью Франсески он засеял пашню: жена шла с корзиной, разбрасывая семена, а он с упряжкой волов сначала перепахивал, а потом ровнял уже засеянную землю тяжелой бороной. Работали молча, молчание лишь изредка прерывалось покрикиванием Берната на волов, которое раскатывалось по всей равнине. Бернат думал, что совместная работа сблизит их хоть немного. Но нет – Франсеска оставалась безразличной: она несла корзину и разбрасывала семена, даже не глядя на него…
Наступил ноябрь, и Бернат принялся за работу, которую обычно делали в это время: выпасал свиней перед убоем, собирал хворост для дома, удобрял землю, которую предстояло засевать весной, готовил сад, подрезал и прививал виноградники. Когда он возвращался домой, Франсеска уже занималась домашними делами, возилась в саду, кормила кур и кроликов. Каждый вечер жена молча подавала ему ужин и уходила спать; по утрам она поднималась раньше его, а когда Бернат спускался вниз, на столе был готов завтрак и котомка с обедом. Пока он завтракал, было слышно, как она ухаживает за скотиной в хлеву.
Рождество прошло в одно мгновение, а в январе закончился сбор оливок. У Берната было не слишком много олив, только для нужд дома и уплаты оброка сеньору.
Потом Бернат занялся забоем свиней. Когда был жив отец, соседи, почти не навещавшие Эстаньолов в другое время, никогда не пропускали день забоя. Бернат вспоминал эти дни как настоящие праздники. Сначала забивали свиней, а потом ели и пили, пока женщины занимались мясом.
Незадолго до родов однажды утром к нему в дом явилась семья Эстеве: отец, мать и двое из братьев. Бернат встретил их во дворе, Франсеска стояла за ним.
– Как ты, дочка? – спросила мать.
Франсеска не ответила, но позволила себя обнять. Бернат наблюдал за этой сценой: мать, соскучившись, обнимала дочь, ожидая, что та тоже ее обнимет. Но Франсеска этого не сделала и продолжала стоять как вкопанная.
Бернат перевел взгляд на тестя.
– Франсеска, – только и сказал Пере Эстеве, глядя куда-то вдаль, мимо дочери.
Братья поприветствовали