обрюзгшем лице блестели синие, чуть выпученные глаза, форма губ говорила как о его чувственности, так и о жестокости. Лиловый камзол, сшитый по испанской моде с разрезами на рукавах, сквозь которые виднелось дорогое реймское сукно рубашки, был оторочен рысьим мехом. На груди висела цепь с ладанкой, в которой хранился кусочек креста Господнего: Джан-Мария был ревностным христианином.
Для Франческо тут же поставили второй прибор, но от еды граф отказался, сославшись на то, что недавно поел. Герцог, однако, уговорил его выпить мальвазии[8]. А когда слуга наполнил из золотого кувшина чашу Франческо, Джан-Мария приказал ему и его напарнику оставить их.
О пустяках им поговорить не пришлось, ибо Франческо довольно быстро затронул интересующую его тему.
– Ходят странные слухи о заговоре в твоем герцогстве, а на стене над Сан-Баколо сегодня утром я увидел головы казненных. Этих людей я знал и уважал.
– Но они обесчестили себя, а посему их головы стали пищей для ворон. Ну что ты, Франческо! – по телу герцога пробежала дрожь, он перекрестился. – За столом не пристало говорить о мертвых.
– Тогда давай поговорим лишь об их преступлении, – граф Акуильский избрал окольный путь. – Что они натворили?
– Что? – переспросил Джан-Мария. – Мне, к сожалению, известно далеко не все. Мазуччо мог бы удовлетворить твое любопытство. Он знал о заговоре с самого начала, но не посвящал меня в подробности, даже не называл имена заговорщиков, давая измене вызреть. Потом он вознамерился их арестовать, не ожидая встретить серьезного сопротивления. Мне он лишь сказал, что предателей шестеро и они намерены встретиться с седьмым. Те, кто остался в живых после ночной стычки, подтвердили, что нападавших было то ли шестеро, то ли семеро, но они изрядно потрепали швейцарцев. Девять убили, с полдюжины изувечили. Швейцарцы уложили двоих, а еще двоих взяли в плен. Эти четыре головы ты и видел.
– А Мазуччо? – полюбопытствовал Франческо. – Неужели он не назвал тебе тех, кому удалось бежать?
Герцог неторопливо выбрал с блюда оливу.
– В этом-то и беда. Стервец мертв. Его убили в ту ночь. Пусть он сгниет в аду за свое ослиное упрямство. Ибо тайну заговора и имена предателей он унес с собой в могилу. А впрочем, напрасно я так. Конечно, своим молчанием он навредил мне, но по натуре я человек добрый и помолюсь за него Богу. Пусть Он упокоит грешную душу Мазуччо.
Граф опустился на стул, надеясь, что испытанное им чувство облегчения никак внешне не проявилось.
– Но что-то Мазуччо после себя оставил.
– Практически ничего. Он никогда не раскрывал карт. Черт бы его побрал! Он прямо заявлял мне, что я не из тех, кто может хранить тайну. Можешь ты представить себе такую наглость? С принцами так говорить не принято. И он сообщил лишь о существовании заговора, цель которого – свергнуть меня с трона, пообещав захватить и заговорщиков, и человека, которого они приглашали занять мое место. Подумай только, Франческо! Какие чудовищные