Роберт Льюис Стивенсон

Песня Рахеро и другие баллады


Скачать книгу

тех камнях священных, в тени листа святого.

      Над его пепельным лицом всю ночь факел горел,

      И ветер в месте торжества баньяном[42] шелестел.

      И вот на древо и алтарь стал вечер наступать,

      И остров высотой своей стал море затенять,

      И мускус с маной разлился по всей долине той,

      И, что осталось от жреца, во тьме пошло домой:

      Он плёлся по деревне, шатаясь при ходьбе,

      Протиснувшись сквозь тики, на ощупь вполз к себе.

      И зашуршали хижины, в них голоса проснулись,

      И вновь домашние костры дым в небеса взметнули,

      И те, кто был могуч в войне и в ремесле подстать,

      Засели на свои места, о завтра рассуждать.

      II. Любовники

      Слышь! Далеко в лесу (любви ведь ушки чутки)

      До однострунной арфы коснулись мягко руки. <4>

      С чего бы в доме у отца Тахее вдруг привстать?

      Тахее, чьё нежное сердце, чью гущу волос не объять,

      Тахее, чьё статное тело любви несёт экстаз,

      И ловкие ноги оленя, и голубя зоркий глаз?

      Хитро и тихо, как кошка, в лице ничего не сменив,

      Скользнула Тахея к двери, в пространство снаружи уплыв.

      Гуляет, замрёт, зрит на звёзды и, морю внимая, стоит,

      Потом вдруг скакнёт, словно кошка, скрывая в деревьях свой вид,

      Бежит она быстро, как кошка, вздымая наряд высоко,

      Прыжками своих ловких ножек сквозь тьму пробираясь легко,

      Сквозь мякоть и колкость чащоб свой путь без труда выбирая,

      И всё приближается звук, к которому сердце взывает.

      И вот уж полянка в лесу, что скалы горы укрывают,

      И брошена арфа лежит, и руки любви обнимают.

      «О, Руа!» – «Тахея моя!» – «Любовь моя». – «Милые глазки».

      И сброшено платье, и вновь слышны поцелуи и ласки:

      «О, Руа!» – «Тахея, душа!» – «Звезда моих тёмных ночей». –

      «Весна моего наслажденья». – «Люби же меня посильней».

      И Руа в объятьях зажал, и руки Тахеи обвились,

      И связаны узы любви, и песни любви доносились:

      Ночь, что на пальмах лежит,

      Ночь звёздами полна,

      Ночь, когда ветер дует,

      Ночь, где любовь одна.

      «Тахея, что ж мы натворили, каких мы наделали дел?

      Видать, боги нас ослепили, раз разум мешать нам не смел.

      Зачем твой ничтожный любовник коснулся подола рукой?

      Тахея – само благородство, а Руа презренный такой…»

      «На троне своём с хака-ики[43] отец высоко восседает,

      Сородичи десятикратно при входе его прославляют,

      Сплошь тело его боевое, лицо его – всё украшают

      Достойные татуировки, о месте высоком вещая.

      Я тоже сжимаюсь мимозой и блею ягнёнком последним,

      Отдавшись искусным рукам в строеньи из пальмы священном, <5>

      И тело уж наполовину украшено знаками власти –

      Сплетениями синих линий, но лишь для твоей только страсти.

      Люби меня, Руа любимый, ведь нету границ для любви,

      И тело Тахеи в узорах сжимать будет ноги твои».

      «Тахея,