ест, спит, рождается без денег в карманах, и умирает также. Никто не имеет права унижать другого только из-за того, что у него плохо с финансами, или родители пьют. Продолжай писать стихи, твоя жизнь только начинается.
Я не могла ничего сказать, так и сидела, пялилась в парту. Она всё знала? Откуда?
– Беги в столовую, – добавила Людмила Марковна, бережно закрывая крышку пианино.
Я побежала, внутри бушевала «Метель».
***
В столовой стоял гул и дребезжание посуды. Сказка про равенство закончилась.
Ксюша Пикарь сидела на нашем обычном месте у окна с Ирой К. и Машей С. Она почти все съела, остался только чай и пирожное. Девочки тоже доели свой обед бесплатников.
– Почему вам никогда пироженки и бутеры не дают? – поинтересовалась Ксюша.
– Не дают тем, у кого папы нет, – ответила Маша С.
– У меня же есть, – возразила Ира К. – Хоть он уже и месяц в командировке. Это я про папу Сашу. А до этого папа Витя был, но мама говорит, что он придурок, испортил ей лучшие годы жизни. Я мечтаю о папе – коммерсанте или профессоре, а то всякие дворники да грузчики.
– Тогда непонятно, мне так мама сказала, она здесь полы моет и всё про школу знает, – пожала плечами Маша С., поглядывая на пока еще целые грибочки из крема на моей тарелке. – Иногда даже пирожное остается. Мама в пакет складывает после смены.
Отголоски «Метели» в голове затихли. Не хотелось идти на математику, но часы над входом в столовую показывали, что до звонка осталось семь минут. Я стряхнула крошки с коленей, сделала последний глоток чая.
– Давай быстрей, еще в туалет надо успеть, – торопила Ксюша.
– Пошли.
Класс гудел. Впереди сидели Кострицина и Муромцева.
Муромцева достала из сумки две шоколадные конфеты, положила одну перед Кострициной.
– Ой, а Слава мне сильно нравится. Обожаю темные волосы у мальчиков.
– А ты ему? – Кострицина съела конфету целиком и приглаживала фантик пальцем к парте.
– Естественно. У меня вон и титьки почти выросли.
– Думаешь ему они понравятся?
– Конечно, это моя гордость.
– Тогда записку Славке напишем, без подписи?
Их разговор прервал визг звонка и Муромцева пошла по рядам раздавать тетради, она была толстая, энергичная и улыбчивая. У неё уже в третьем классе обозначилась грудь и все это замечали. Она называла фамилии и отдавала каждому тетрадь в руки. Когда дело дошло до моей, Муромцева брезгливо поморщилась, взяла за самый уголок, разжала пальцы, тетрадь полетела на пол, она придавила её ногой.
– Ой, я нечаянно. Коза подберёт.
Я потянулась за тетрадью. На уголке остался серый отпечаток ботинка. Урок музыки закончился. Здесь, в сорок пятом кабинете, сколько угодно можно было рассуждать про одинаковую плоть и кровь. Грязный след на тетради был реальным.
Муромцева постоянно и заливисто смеялась. Ее мать часто приходила поболтать с Нинкой после уроков, приносила конфеты и пирожки, на собраниях не умещалась за партой, поэтому сидела на табуретке рядом с учительским столом.
***
Юля