в памяти – не больше,
Это значит – стал он тоньше,
Стал честней поэтов труд!
Два в одном
Устал от жизни: больше не способен
Воспринимать минут предуходящих след.
Как и тогда, он снова не свободен,
Он взаперти, мой маленький поэт.
Поэт большой – он тоже на исходе,
Как в ноябре летящий с мокрым снег,
Как всё на том же, белом пароходе
На палубе стоящий человек.
Поэт большой уже не в состоянье
Тетрадь под написанье линовать,
Он на разрыве в этих расстояньях,
Он разучился ход распознавать
Положенных часов, он неумехой
Становится всё больше с каждым днём.
Ему давно судьбой прописан лекарь
С намыленной верёвкой и гвоздём.
Но маленький поэт – он знать не хочет
То, с чем большой в душе не совладал,
Три точки, три тире и вновь три точки
Он отсылает и берёт штурвал
В свои ручонки, и с последним криком
Той самой чайки белой Джонатан,
Он в этом мире – для него безликом,
Как неосвобождённый арестант,
Надеется, что все-таки сумеет
Кому-то, что-то, как-то объяснить…
Надеется, что всё-таки успеет,
Как сможет, допрощать и долюбить…
Место эпилога
Всё прошло, остались только
Табуретка и тетрадь,
Старого лимона долька:
Видно, время умирать…
Жизнь заталкивает в поезд.
Лучше было б опоздать —
Мне подсказывает совесть:
Видно, время умирать…
Знаешь, дело непростое —
Книгу правильно назвать,
Ту, что три червонца стоит:
Видно, время умирать…
За окном октябрь месяц,
Тело зябнет и болит;
Позабытый всеми месяц
Над деревьями висит.
Занавешено окошко,
Приготовлена кровать.
Никого – лишь я, да кошка:
Видно, время умирать…
На круги своя
Кругами, как по ободу,
По стареньким местам
Весь день бродил по городу
И оказался там,
Где детство желторотое
Оставило меня
Так, словно б за воротами
Вдруг очутился я,
Так, словно бы запутался,
Куда и с кем идти,
Так, словно бы укутался,
Да так, что не найти…
А было всё по правилам,
Всё честно, только я,
Как перебежчик раненый,
Твердил: не та земля!
Не те на ней растения,
И запахи – не те,
И пробы вдохновения
Не те, и на листе
Стихи не мной написаны:
Я так не говорю —
Всё потому, что высадил
Кондуктор в них зарю,
И та, сойдя, помыкалась
Немного