уже уже не будет. И… бац, бац, бац-бац, бац…», – крутился президент в голове молодого человека восемнадцати лет, который вошёл в пятьсот пятую комнату в сопровождении родителей, нёсших сумки и пакеты, наличие которых в большом количестве, само собой разумеется, являлось пропуском в комнату. Известное дело, когда ребёнок не желает заводить знакомство в присутствии родителей. Точно такое же известное дело, когда родителям необходимо увидеть, в каких условиях будет жить их ребёнок.
В комнате никого, к счастью, не было, но комендантша сказала, что жить он будет с двумя взрослыми медиками.
– Ну, сын, теперь ты у нас полноценный студент!)) – сказал отец, легонько похлопав сына по плечу.
Ростом сто девяносто, одетый в светло-красную рубашку с коротким рукавом и синие джинсы, молодой человек выглядел растерянно, и в то же время взгляд его излучал любопытство. По большей части он думал о том, что только что они ехали в абсолютном молчании, как это обычно бывает, когда мама собирает сцену и играет на ней роль в неподходящий момент, и сейчас, когда настало время им ехать домой, а ему остаться здесь, она по-быстрому сложила сцену в сумочку ещё на парковке и смотрела на сына чуть ли не в слезах.
– Курицу не забудь съесть, а то испортится, – сказала мама и выхватила взглядом холодильник. – Ну, если что, уберёшь в холодильник, но лучше сразу съешь.
– Хорошо, не переживай, вечером съем.
– Хочешь уже, чтоб мы поскорее уехали?) – спросила мама с нежным прищуром.
– Ну, в любом случае, придётся уехать. Чем раньше, тем легче.
Все заулыбались, как обычно (?) улыбаются, когда человек, вот-вот-вот-вот-вот ещё бывший ребёнком, начинает предупреждать родительские чувства, и отец воспользовался этим моментом, чтобы ещё раз похлопать сына по плечу.
Мама развесила рубашки, показала сыну, для собственного успокоения, где лежали зубная щётка и мыло. Долго не задерживаясь, родители вышли из пятьсот пятой комнаты, дождались сына, второй раз крутившего ключ в новом для себя замке, и втроём они спустились на улицу.
– Высокий ты у меня какой!))) – в третий раз похлопав сына по плечу, сказал отец, когда они стояли возле машины.
Пожал руку отцу, обнялся с матерью (как это бывало редкий раз) и, двигаясь в непривычном ощущении по аллее к КПП, помахал бибикнувшему отцу. Ногами толкнул турникеты, горевшие зелёным светом, спустился к своему корпусу пятьдесят метров тропинки и, сделав улыбку вахтёрше, поднялся на пятый этаж, бочком обойдя прочих первокурсников и их родителей. Вернулся в комнату.
Когда молодой человек второй раз вошёл в неё, в голову к нему наконец явилась не запылилась мысль, которая была уполномоченным представителем его будущего в детстве. В ней он заходит в некую комнату, в которой будет жить один, и тотчас же ощущает себя взрослым человеком. Всё.
Дверь открылась, и в комнату собирался влететь медик, громкий голос которого сказал молодому человеку о своём соседе больше, чем всё их следующее сожительство, или, точнее, напротивокровательство: в тот момент, когда медик, сняв полотенце с плеча, почти перешагнул порог комнаты, но развернулся, чтобы крикнуть что-то скабрёзное в конец коридора, первокурсник наметил себе карандашом точки, по которым он пройдется ножницами, когда будет вырезать идеальный образ соседа из своей мечты. Ни о каком со, совмещении быта и сообщении деталей, необходимых для понимания эмоциональной картины, героем которой будет молодой человек, не могло быть и речи. Потому что молодой человек не держал бы полотенце на плече, не кричал бы ничего в коридор и, тем более, не ходил бы с голым торсом, как сделал медик, который, в конечном слове, словно отбитым бейсбольной битой, наконец перешагнул деревянный порог комнаты.
– Здравствуй!) – Поприветствововал нового соседа медик, упаковывая его рост и телосложение в портрет, на котором ничего, кроме высокого роста и худощавого, но широкоплечего телосложения, не стало для медика важной деталью; по опыту медика, из двух подобных деталей можно сделать вполне комфортные взаимоотношения с новым знакомым.
Медик протянул свою правую руку первокурснику, вскочившему с кровати, которая стояла самой ближней к двери, в отличие от кровати медика, стоявшей подобно шахматной клетке другого цвета, у окна.
– Здравствуй), – сказал первокурсник, пожимая сухую руку мокрой, потом сцепил руки за спину, как бы смущаясь того, что они мокрые, и тотчас же обратил лицо медика в чуть более привлекательное, каким оно, к сожалению, не было на самом деле; но мысль о том, что не фортануло с красивым соседом, вступила в перестрелку с местным художником, которого молодой человек зовёт всякий раз, когда на классической картине, с которой всё понятно, надо сделать парочку сюрреалистических мазков, чтобы, шагнув назад, увидеть то, чего не было изначально, и чуть-чуть пообманываться, что свежая краска удачно легла поверх оригинальной и скоро засохнет.
– Ты кто у нас? Педагог, наверное?)
– Да… На учителя русского языка и литературы поступил. Платно только, к сожалению.
– Русский язык? Сам захотел