не стала бы толкать дверь изо всех сил. На самом деле она вообще не хотела толкать, пока он не сделал из нее нечто вроде тарана, вот тогда она словно очнулась ото сна, и они вместе открыли дверь.
Мы последовали за женщиной вверх по лестнице в спальню. Там, на кровати, сидела вторая женщина; она дрожала, то открывая, то закрывая рот.
– А, это ты, Элиза, – сказала она, откидываясь на подушки. – Я уж думала, в дом ворвались бродяги.
Мы с Дикки, несмотря на спешку, выложили бы больной печальные новости как можно мягче, но Элиза рубанула с плеча:
– Слава богу, что ты не сгорела заживо в своей постели, Лили! Дом полыхает!
Она завернула женщину в одеяло, взяла за плечи и велела нам подхватить ноги больной.
Но Освальд был слишком хладнокровен, чтобы действовать очертя голову.
– Куда вы собираетесь ее перенести? – спросил он.
– Куда угодно! – дико вскричала Элиза. – Где угодно будет лучше, чем здесь!
– У нас еще много времени, – сказал Освальд.
Он и Дикки бросились в другую комнату, взяли пуховую перину и постельное белье, снесли вниз по лестнице и устроили постель посреди поля, в хорошей сухой ложбинке. И только потом позволили отнести туда бедняжку.
К тому времени дом был уже полон дыма, хотя еще не горел, и мы чувствовали себя героическими пожарными, когда, спотыкаясь, спускались по кривым узким ступенькам, держа ноги больной женщины. Освальд так жалел, что у него нет пожарного шлема!
Когда мы отнесли слабую Лили в сухую ложбинку, та схватила Освальда за руку и прошептала:
– Спасите барахлишко!
– Какое барахлишко? – спросил Освальд, решив, что она бредит.
– Она имеет в виду мебель, – сказала Элиза. – Но, боюсь, мебель обречена.
– Вздор! – добродушно сказал Освальд, и мы побежали обратно, таща за собой Элизу.
Мебели и прочего добра в доме было не так уж много, но, когда мы принялись все вытаскивать, вещи тут же начали размножаться с невероятной быстротой. Сперва мы вынули всю одежду из ящиков комода и корзин и завернули в простыни. Помощи от Элизы было мало. Все, что она могла делать, – это пытаться найти гаечный ключ, чтобы развинтить железную кровать.
Зато Освальд и Дикки трудились не покладая рук. Они вынесли стулья, столы и коврики для камина. Когда Освальд ковылял, согнувшись под тяжестью виндзорского кресла, чайного подноса и гладильной доски, которую он зажал под мышкой, он столкнулся с каким-то мужчиной.
– Что случилось? – спросил тот.
– Пожар! – ответил Освальд.
– Это я вижу, – сказал мужчина.
Освальд пихнул ему кресло и другую кладь.
– Тогда помогайте выносить вещи.
Люди приходили и приходили, все усердно работали, но Освальд и Дикки трудились больше всех. Элиза так и не нашла, чем развинтить кровать, потому что, увидев, как люди бегут по полям, словно спешащие домой муравьи, выскочила и принялась толковать всем про ключ от дома и про Ханисета.
Потом появилась какая-то женщина, Элиза отвела ее в угол у лестницы и стала болтать.