Пончо. Многие подходили и указывали мне правильное мое место. Но верным это положение казалось только с их стороны. А мне все равно нужно было решать самому – что выбрать, а от чего отвернуться…
Глава шестая
Меня все же не выгнали.
Меня не тронули, несмотря на трехдневный загул, когда, взбеленившись у металлургов, я чуть было не понес и эту бабу, и ее отдел, да и весь родной завод едва не погнал по кочкам и ухабам планового социалистического хозяйствования. Галина меня упасла и решительно выпроводила за дверь. М-да, Боря, то была Галина…
Но тогда я, конечно, ничего такого не подозревал. Что-то белое, круглое всплыло на короткие секунды перед глазами и так же резко ушло, не задержавшись. Да и, сказать по правде, в тот момент мой жизненный кругозор еще более сузился аккурат на расстояние выброшенной длани. Я только замешкался на пару терций, выбирая, что же мне первым-то хряпнуть об пол – прибор этот желтенький, пластмассовую пародию на письменный, или белую керамическую кружку, прикрытую сверху недогрызенной ватрушкой.
– Мне даже не страшно сделалось, а безумно тебя жалко, – рассказывала потом Галка. – Ты как-то сразу усох и вытянулся. Такой вот ножик перочинный на пружиночке. Там вот такая кнопочка есть потайная, до нее чуть дотронешься, он и выскакивает…
Я вообще зря принял всерьез ту дуру клюквенную. Они же, эти итээры долбаные, как занимали с детства свое место в общем строю, так более уже никуда и не перескакивали. Если уж приставили кого рисовать крышки для чайников, то будьте уверены, что в пенсионном адресе будет указано, что за годы и десятилетия беспорочной службы имярек вычертил этой дешевой штамповки тьмы и тьмы, и тьмы всяческих типоразмеров. А потому простейший вопрос вызывал у них заворот извилин и несварение мыслительного аппарата, запирая сразу и язык, и мозги.
Но как ни крути, а объяснить свою забубенность проблемами инженерно-технической прослойки было невозможно. Даже тогдашний Боря Гомельский, Боря-бычок, это понимал точно.
Скажу честно, у самой проходной ноги мои слегка подломились. К счастью, я уже успел схватиться за дверную ручку, а потому устоял. Было мне не то что не по себе, а попросту страшно. Какое там отмахнуться – мне даже и заслониться было уже совершенно нечем. Единственным средством защиты, оставшимся мне по силам, был коронный прием северо-западной школы боевых искусств, именуемый на дворовом диалекте «дать дёру». Но все, шалишь, сказал я себе, отбегался. (Если бы я только знал, сколько еще раз буду повторять эту фразу!)
Через проходную и мимо кабинета Провоторовой мне удалось проскочить чисто, а в машинном зале прямо уперся лбом в грудную клетку Вилена. Я не уворачивался. Раньше или позже это все равно должно было случиться, так пускай произойдет прежде, чем меня ухватит за шиворот главный начальник. Разговор у нас вышел короче моего роста и прямее моих извилин. Он не спрашивал что случилось, он спросил почему? И я так же честно сформулировал ему существо дела. Вилен выслушал и долго оглядывал меня, ощупывал взглядом от маковки до пятки