скоторезни шел фильм. Да, рисованный чёрно-белый фильм, в котором не было героев; в нем не было сюжета, у него не было саундтрека, в нем не было слов, но он не молчал. Откуда-то из-за горизонта надвигался сначала непонятный гул, состоящий из криков людей, звериного рева и воя труб, постепенно оформившегося в дикую, нечеловеческую и вместе с тем потрясающую своей одновременной простотой и сложным синтаксисом мелодию. Она врывалась в сознание, властно и беспощадно поглощая все мое существо, и вместе с тем ее нельзя было назвать красивой и вообще едва ли можно было назвать мелодией. И хотя в этом потоке звука не было ни ритма, ни размера, это все же была музыка, потрясающая, чудовищно красивая музыка. Такое могло быть написано либо ангелом, либо животным, человеку такое не под силу. А еще было ощущение, что все эти звуки исходят не от каких-то инструментов, их словно издает какое-то живое существо. И вой труб, а может быть, вой сирен, и жужжание, напоминающее урчание пропеллеров и крики людей, а может быть, ангелов, и рев множества животных, а может быть, одного Бога – всё образовывало единый поток, какую-то неслыханную гармонию. Вырвавшись неведомо откуда, она устремлялась на меня и вонзалась в самое сердце. Она словно расчленяла меня, разделяя душу с телом, терзала и ласкала одновременно. И тогда я разрыдался. Я захлебывался самыми горькими и вместе с тем самыми сладостными слезами, которые только могут быть на свете. И после этой случившейся со мной духовной, моральной и эстетической девальвации, всю жизнь слушая музыку, я искал в ней те созвучия, ту гармонию, безусловно это снова был «Сигнал», но теперь уже другой и говорящий о другом, видимо потому, что другим стал я сам… А на экране, словно живые (потому что я запомнил их живыми, а не рисованными) части скотских и человеческих тел становились одним целым, чтобы соединиться с другими телами. И так до тех пор, пока на вышках не зажглись фонари.
Я не помнил, как очутился дома. Мама сказала, что меня принес на плечах Олег. Я был весь в ссадинах, синяках и царапинах. Олег сказал, что мы подрались с ребятами из другого поселка. Еще мама говорила, что в забытьи я находился несколько часов и у меня был очень странный бред, но о чем я говорил, она мне так никогда и не сказала. Помню, что я проснулся ночью от того, что во сне видел, как стою перед огромной белой стеной и, макая кисть во что-то красное, пытаюсь нарисовать чье-то лицо, но краска не может задержаться на стене и все время стекает на землю. Смотрю себе под ноги и понимаю, что я стою по колено в вязкой темно-бордовой жидкости… Проснувшись, я сразу увидел перед собой стену, вспомнил о том, что произошло, и ужас снова попытался проникнуть в мое сердце, но я вспомнил спокойные насмешливые глаза своего друга, а при мысли о нем я словно становился старше и смелей. Я восхищался им, жалел, проклинал и звал всю ночь…
За окном было очень темно, мама сидела на кухне и, прислушиваясь к моему бормотанию, курила в открытую печку.
Дядя Дима
«fahr'n, fahr'n, fahr'n On die Autobahn».
В 1978 году где-то далеко, за морями-океанами, вышли диски некоторых никому