хата с большим сараем во дворе, крытым загоном-коровником, свиной стайкой, курятником и летней кухней, окружённая ухоженным садом с готовящимися зацвести айвой, яблонями, грушами, абрикосами, сливой и черешней. За плетёной оградой – высаженные грецкий орех, белые акации, чета высоченных пирамидальных тополей над колодцем-журавлём.
Кырдык толкнул дверь стволом автомата и отскочил. Выждав, Лютый из-под Сёминой винтовки заглянул внутрь. Впрыгнул, за ним Старшой и Кырдык. Внутри всё те же следы дикого разгрома – всё опрокинуто, разбросано. Даже из печи вырвана дверца. На стене меж окон трижды простреленная фотография уже прошлого века: казаки-молодожёны – он в форме при погонах младшего урядника, она в расшитой бисером рубахе с круглым присборенным воротником. Одна пуля попала ей в лицо.
Не было никого ни в сарае, ни в коровнике.
– Товарищ командир! Александр Кузьмич. – У Лютого глаза горели удивлением, даже с какой-то нервной смешинкой. – В свинарнике бабка лежит.
– Какая бабка?
– Обыкновенная. Ну, только очень древняя.
– В смысле – живая?
– Да. Живая. Лежит и смотрит.
– Куда смотрит?.. – За командиром и Лютым в крохотный свинарник попытались втиснуться Дьяк, Пичуга и даже Ярёма.
Слева от входа на кисло-вонючем, занавоженном полу под обгрызенной стеной валялась пара поддонов, покрытых протёртой засаленной кошмой. На этих поддонах уже не лежала, а сидела иссохшая до черноты, большеносая, морщинистая старуха. В белёной льняной сорочке.
– Здравствуйте, мамаша. Мы свои, советские. Русские.
Старуха, сощурившись, несколько секунд вглядывалась в командира.
– Мы русские. Вот, вернулись. Гоним немцев. Почему в станице никого нет?
Потеряв интерес к командиру, старуха, сильно морщась, поочерёдно оглядела Лютого, Дьяка, Ярёму.
– Мамаша, вы меня слышите? Понимаете? – Командир присел на корточки.
– Слышу. Чё орёшь?
Голос оказался неожиданно тонким, чистым, хоть и слабеньким.
– Здравствуйте, мамаша. Так где все?
– Вернулись, значит, предатели. – Старуха бочком-бочком медленно прилегла, с выдохом откинулась на спину. – Вернулись, сволочи.
– Почему «предатели»?
Командир встал, выпрямился и чуть отступил, вжавшись в общий полукруг.
– Предатели. Бросили нас. На Урал побежали. В Сибирь.
– Эй, ты чего, старая? – вступился Лютый. – Никуда мы не бегали. Дрались всё время. Ну, было, отступали с боями, так теперь сами фрица гоним.
– Не бегали? Так верните мне моих доченек. Трёх. И восьмерых внучек. За мужиков с вас не спрашиваю, сами должны драться. А девочек моих – верните! Где они, коли вы не бегали? – Она закрыла глаза и еле слышно зашептала, но казалось – заорала, загремела, загрохотала: – Внучек и внуков под Покров в Германию забрали. Шестнадцать душ за два дня. А теперь вот и дочек на Украину. Всех, всю станицу неделю как в Донецк на шахты погнали. Пешком, будто гусей. Меня одну помирать оставили – ноги не ходят, а так и стариков