проектам, вкупе с коммуникациями строили к югу от Кортубина – за спальным Юбилейным районом. Туда переселялось молодое поколение из Коммуздяков. Но старики цеплялись за прошлое – отказывались переезжать. Юлия Тубаева категорически не желала что-то менять в своем доме, запрещала затевать любые переделки, говорила сыну Марату:
– Эти стены еще отца моего помнят. Вот умру, и хоть по кирпичику разнесите. А пока пусть все будет, как при Василии…
Дети старожил в Коммуздяках еще чувствовали пиетет перед малой родиной – вкладывались и поддерживали семейное наследство. Например, глава Стальинвеста, молодой Сатаров не трогал дома, в котором умер его отец, но самого Генриха с тех пор очень редко видели в поселке. Жаль, Коммуздяки сдали…
За время перечисления всех обстоятельств, постигших славные Коммуздяки на их историческом пути, Максим Елгоков успел подъехать к знакомому дому. Серый вечер незаметно переживал ночное перерождение. Небо стало насыщенного синего цвета, его высокие складки кое-где выделились тонким серебряным абрисом. Звездные огоньки еще не вспыхнули, а вот трубы совершенно потерялись в толще свежего ночного воздуха, хотя тревожные красные сигналы вспыхивали раз за разом, пульсировали. Уличные фонари тихо зацедили бледный искусственный свет – тот упал дрожащими полосами, высветлив фрагментарно крупную зернистость асфальта, сухие комья земли, груду камней, стебли травы, рытвины, часть лучей преломилась на металлических воротах и остро сбликовала. Однако окружающие дома не выступили из тени – лишь кое-где через невидимые шелестящие заросли проглянули зажженные окна. За окнами продолжалась жизнь, качались силуэты. Все как всегда. Окружающая обстановка была изучена Максимом с детства до мельчайших подробностей – он разбирал ее на вкус, на цвет, на запах, мог зайти с закрытыми глазами. Но не стал закрывать и не стал нажимать на кнопку входного звонка, грохать в дверь, дабы никого не потревожить. У Максима имелся свой ключ, и он знал, что в доме сейчас только один человек – тот самый, кого он жаждал увидеть. Дом стоял тихий и темный, лампы везде потушены. В прихожей Максим сбросил куртку – не обратил внимания, где она оказалась – возможно, на полу. Максим громко позвал:
– Юлия! Юлия!..
Прислушался – никто не ответил. Где же она могла находиться? В одной из комнат на первом этаже – на второй Юлия не любила подниматься – ей было тяжко. С порога Максим старательно прищурился, и его зрение, немного погодя, привыкло к темноте. Но это была не кромешная тьма – от окна под тюлевой завесой проникал уличный электрический блеск – скупыми, прерывистыми порциями, на противоположной стене трепыхалась и растягивалась причудливая сетка из света и тени, повторяющая плетеный узор тюля. Обстановка – здесь и во всем доме – сохраняла неизменность десятки лет. Старый громоздкий шкаф с антресолями, выдвижными нижними ящиками, зеркалом, полированный стол, кресла и диван, задвинутый в угол. Как бы