либо крест, либо чеснок, либо все вместе. – Не то чтобы ее вдруг разобрала охота шутить при сорокоградусной жаре, скорее разозлило то обстоятельство, что каждый ответ Деметриоса порождал новые вопросы. – Про мед ничего не знаю.
Он остановился и некоторое время смотрел на нее с каменным лицом, но в глазах плескался смех.
– В греческом языке имеется различие между жизнью бесконечной и жизнью ограниченной, ζωή («зои») и βίος («биос»). Слово ζωή означает жизнь вообще, жизнь всех существ, более конкретно не охарактеризованную. Слово βίος, напротив, обрисовывает контуры, характерные черты определенной жизни – то, что отличает одно существо от другого. Ты и я, – Деметриос коснулся указательным пальцем сначала лба Ники, затем собственного лба, – представляем собой два разных βίος-а. Господин наш Дионис представляет собой ζωή. Если мы пойдем дальше, то увидим, что βίος не образует взаимоисключающего противоречия со смертью. Отдельной жизни принадлежит и отдельная смерть. Человеческая жизнь, помимо всего прочего, характеризуется и своим способом прерывания. Взаимоисключающее противоречие со смертью образует ζωή.[1]
Господин наш Дионис. Так он сказал. Господин наш…
Силы ее иссякли, и она жалобно попросила:
– Поедем домой.
6
Музыка! Опять эта музыка за окном.
На этот раз Ника не поленилась выбраться из постели и подойти к распахнутому настежь окну. Деметриос заверил ее, что спать с открытыми окнами совершенно безопасно. «Если к дому приблизится чужой, я об этом узнаю» – так он сказал. Правда, не сказал, каким образом узнает. Камни прошепчут? Вполне возможно.
Она, наконец, осознала, почему в его присутствии ее так часто охватывает тревога: из-за ощущения недосказанности. Он объяснял, но объяснения эти никогда не бывали исчерпывающими. Он отвечал, но каждый ответ порождал новые и новые вопросы. В надежде хотя бы отчасти удовлетворить растущее любопытство, Ника изменила свое первоначальное решение выходить из дома только в сопровождении Деметриоса и уже несколько раз пила фраппе в маленькой кондитерской на окраине Араховы. За прилавком стояла молодая гречанка Дериона, говорящая по-английски. Когда Ника появилась впервые, Дериона встретила ее радушно, но все же довольно сдержанно, на следующий день поприветствовала с нескрываемой симпатией, а еще через пару дней они болтали и смеялись так непринужденно, как будто знали друг друга сто лет.
– Это греческое имя – Вероника, – сообщила Дериона. – Ты не гречанка? Нет? Многие русские, – она широко улыбнулась, сверкая жемчужно-белыми зубами, – чуть-чуть греки, знаешь ли.
– Деметриос говорил мне, – кивнула Ника.
– О, Деметриос! Он очень мало русский, очень много грек.
– Много грек? – удивилась Ника. – Но у него же светлые глаза. Есть такие греки?
– Есть. – Дериона многозначительно помолчала. – Один древний род.
В кондитерской можно было полакомиться не только фраппе – холодным