на север две с половиной версты. Дальше параллельно идут два русла – Лы́ка и Ды́блы…
– Понимаете? – спросил Четвертакова Вяземский и стал пальцем показывать на карте. Четвертаков смотрел и понимал.
– Хорошо! – сказал Хмельков. – От того места, где сойдутся эти два русла, начинается осушительный канал почти до самого Райгорода…
Четвертаков поднял глаза на Вяземского.
– Осушительный канал – это широкая и глубокая канава…
Четвертаков кивнул.
– Канал, – продолжал Хмельков, – прямой как стрела…
– Как чугунка… – понимающе кивнул Четвертаков.
– Да, – согласился Хмельков, – только чугунка, железная дорога, настилается по верху, по насыпи, а канал…
– Ясное дело – канава… – кивнул Четвертаков.
Хмельков и Вяземский переглянулись и сдержали улыбки, но Четвертаков это заметил. «Лыбьтесь, лыбьтесь, – подумал он, – вот как возвернусь!..»
– Не отвлекайтесь, Четвертаков!
Четвертаков вытянулся.
– Местность болотистая, но сейчас покрыта снегом и изрезана просёлочными и санными дорогами между хуторами, ровная и для скрытного передвижения неудобная изза белого снега, но почти вся поросла высокими кустарниковыми рощами…
– А можно?.. – Четвертаков протянул руку к карте и повернулся к Хмелькову.
– Можно! – уверенно сказал Хмельков. – Я сейчас перерисую, это займёт несколько минут… без дополнительных обозначений, и тогда можно.
Вяземский внимательно смотрел Четвертакову в глаза.
– Не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие, найду, не собьюсь, только бы их секретов на пути не случилось…
– Хорошо! Идите получите пакет и сухой паёк на трое суток, с вами пойдёт мой вестовой…
Слушавший рядом Шульман сказал:
– Я дам двух казаков, донцов…
– Одного, ваше высокопревосходительство, вчетвером больно густо чернеть будем на снегу… – перебил генерала Четвертаков.
Офицеры снова переглянулись и, удивлённые такой резвостью Четвертакова, покачали головами.
Четвертаков повернулся «кругом», и зазвенели его шпоры. «Надо бы снять, – подумал он. – А то будут звенеть, как мудя у зайца!»
Полковой писарь, розовощёкий, из тверских приказчиков Гошка Притыкин, кучерявый, будто черти вили, протянул Четвертакову пакет и нарисованную на тонкой папиросной бумаге схему:
– Хороша бумажка! – Он выпятил толстые губы. – В такую табачок турецкий завёртывать, а не вам, вахлакам, под шапку сувать, всё одно сопреет! Ты… – Он промокнул на лбу пот, потому как любимым его делом было прописывать буквицы, и очень красиво получалось. – Ты знай, что её можно съесть, шоб врагу не досталась, горло драть не будет! Пайкато много дают?
Четвертаков хотел уже ответить, как получится, но мужик Притыка был незадиристый, а только почемуто всегда голодный, поэтому Кешка не стал, да и в чужой части было не с руки.
Донского