снежноводяной столб, в основании которого была чёрная земля, и через секунду раздался грохот.
– Он ещё и бомбы кидает! – взвился Розен. – Чёрт знает что это за война такая, раньше хотя бы небо нам ничем не угрожало, только божьим наказанием, дождём или снегом! Что же это за вольности такие?
Вяземский ухмыльнулся, про таких отставших от современной жизни старых офицеров в личных формулярах писали: «Общее образование получил дома, военное – на службе»…
– А чувствуете, какой запах идёт от этого дыма? Чем это они сожгли деревню и лес? – Вопросы Розена повисли в воздухе. – В лесто попало снаряда четыре, а горит, будто его маслом полили, а? Аркадий Иванович?
Подполковнику очень хотелось высказаться по поводу того, что вчерашнего пленного поторопились расстрелять, но, вопервых, приговор был приведён в исполнение, а вовторых, германцы и задержались-то с обстрелом всего на семь минут.
– Четвертаков сорвал с когото из германцев, судя по всему, с офицера…
– А что же это он, сукин сын, не разобрал – с кого?
– Это было трудно, ваше сиятельство, я на него не в претензии. Было темно, и все германцы были в прорезиненных пелеринах, а на шишаки надеты защитные чехлы, чтобы не отблёскивали, поэтому все выглядели одинаково… Он сорвал, как оказалось, полевую сумку, в ней карта, хотел вам показать…
Полковник пожался от холода:
– Пусть его, раз вы на него не в претензии… Смотрите, уже и господа офицеры идут, доло́жите нам всем, пусть все послушают, да и завтрак уже готов. – Розен постучал сапогами, сбивая с носков снег. – И вы, голубчик, постучите, не будем нести в палатку сырость, господа офицеры сейчас и так натащат.
Офицеры уже столпились у по́лога, Розен приподнял край, потом оглянулся, с сожалением посмотрел на сапоги подошедших и безнадёжно махнул рукой:
– Заходите, господа, заходите уже, и я не вижу отца Иллариона!
Вокруг раскладного стола не было стульев, офицеры стояли. Ближний к пологу выглянул наружу и сказал:
– Ведут!
– Как ведут, кого ведут? – удивлённо спросил Розен.
Полог отодвинулся, и в палатку, поддерживаемый под руки вахмистром Жаминым и унтером Четвертаковым, неуверенно шагнул отец Илларион.
– Табуретку бы ктонибудь придумал… – Полковник был сильно расстроен, и в этот момент просунулся Клешня с раскладным табуретом. – Ну вот так, что ли! Присаживайтесь, отец Илларион.
Вяземский внутренне ахнул. Он слышал о подвиге полкового священника, тот провёл весь обстрел в молитве рядом с гробами погибших в позавчерашнем деле и пока незахороненных драгун. Отец Илларион состарился и поседел.
Жамин и Четвертаков вышли.
– Не обращайте на меня внимания, господа, – тихим голосом, почти шёпотом сказал священник.
– Налейте ему пуншу, господа, если не затруднит. Сегодня, в честь спасения полка – без чинов! Аркадий Иванович, прошу!
Вяземский