в карман, как в низкий проем, согнувшись чуть ли не пополам, шагнул Борис Шестаков – веселый гигант, рубаха-парень, профессионал и изобретательный разгильдяй – «слуга царю, отец солдатам», как он сам себя называл. Работать с ним в паре было одно удовольствие – как, впрочем, и отдыхать, хотя иногда его неуемное веселье и бесконечные выдумки вызывали обратный эффект и его хотелось выключить, как телевизор. Но надо отдать ему должное, он всегда очень чутко улавливал момент, когда его шутки начинали утомлять соседа по палатке, и либо менял тему разговора, либо просто замолкал.
В данный момент, однако, вид у него был хмурый и озабоченный, и чувствовалось, что ему не до шуток.
– Застава, в ружье! – негромко скомандовал он с порога.
Это было обычное приветствие, однако тон, каким его произнесли, подтвердил догадку Глеба: произошло что-то требующее немедленных и притом весьма решительных действий. Он одним движением сбросил ноги на дощатый настил пола и сел, одной рукой ввинчивая в консервную банку окурок, а другой снимая со спинки кровати кобуру с пистолетом.
– Что случилось? – спросил Сиверов, пристегивая пистолет к бедру.
– Благая весть, – сообщил Шестаков, хватая первый подвернувшийся под руку автомат и вешая его дулом вниз на плечо. – Крестничек твой проявился, Аскеров.
– Железный Мамед?
Глеб вскочил.
– Недолго ему осталось Железным называться, – предрек Шестаков. Он сдернул с печной трубы уже начавший дымиться и попахивать паленой тряпкой носок, бросил его на кровать, отыскал второй, бросил туда же, потом залез в сейф, выудил оттуда черствую горбушку и с волчьим аппетитом вонзил в нее крупные белые зубы. – Еще чуть-чуть, и он из Железного станет просто дохлым Мамедом, – сообщил он, жуя.
– Ты можешь объяснить толком? – спросил Глеб, натягивая бушлат. Он снял с сучка второй автомат, проверил магазин и сунул «Калашников» под мышку.
– По дороге, – пообещал Борис, пинком прикрыл лязгнувшую дверцу сейфа и, пригнувшись, вынырнул из палатки.
Глеб последовал за ним. Машина Шестакова, видавший виды «уазик», стояла у КПП. Ее мятые борта и брезентовый верх носили на себе следы долгой, богатой приключениями трудовой биографии, передние окна с обеих сторон были сняты: Шестаков не без оснований полагал, что лучше мерзнуть, чем погибнуть из-за того, что некуда было выставить ствол автомата. Двигатель продолжал работать, из чего следовало, что Борис действительно очень торопится и не хочет терять время, сражаясь с капризным стартером.
Часовой в бронежилете и каске лениво козырнул, приветствуя разведчиков. Шестаков прыгнул за руль и рванул с места раньше, чем Глеб успел захлопнуть дверцу, а часовой – до конца поднять шлагбаум. Поднятая колесами пыль заволокла оставшийся позади КПП и, как морская волна об утес, разбилась о броню прикрывавшего въезд в лагерь колесного БТР с эмблемой миротворческих сил на башенке.
Машину немилосердно швыряло и подбрасывало на неровностях